Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского

Казалось бы, вопреки здравой логике, чем больше Сталин доказывал Тухачевскому необходимость его перемещения на Приволжский военный округ, чем больше приводил аргументов все более убедительных и неотразимых, тем меньше верил Тухачевский в искренность его слов и в то, что эти аргументы, и есть истинная причина его перемещения. Обладая поразительной интуицией, Тухачевский догадывался, что истинные причины совсем в другом и что теперь уже город Куйбышев, запомнившийся на всю жизнь как город Самара, станет последним городом, в котором он будет занимать все еще высокий военный пост, и что в Москву он уже никогда не вернется, а если и вернется, то уже совсем, в другом качестве…

— Не мучайте себя сомнениями, товарищ Тухачевский, — будто отгадав мысли маршала, как-то особенно проникновенно сказал Сталин. — Помните, что партия высоко ценит ваш личный вклад в дело победы на фронтах гражданской войны, как и в дело нашего военного строительства. Армия знает вас и как человека, много сделавшего для ее перевооружения новейшими техническими средствами. Поезжайте и работайте спокойно, уверенно, постарайтесь и на новом участке работы одержать такие же значительные победы, какие вы одерживали в прошлом.

У Тухачевского слегка отлегло от сердца: а что, если и впрямь нет оснований для тревоги, не может же вождь кривить душой настолько, что ложь в его устах выглядит как чистейшая правда?

Сталин чиркнул спичкой, старательно зажег табак в трубке, с наслаждением затянулся ароматным дымком.

Они стояли сейчас друг против друга, и Тухачевскому почудилось: то, что их разъединяло, отошло куда-то вдаль, а то, что их сближало, — упрочилось, придвинулось вплотную. Это взбодрило маршала, и он смотрел сейчас в лицо Сталина просветленным и преданным взглядом. В отличие от первых минут встречи, сейчас и Сталин смотрел Тухачевскому прямо в лицо.

— Вот вы часто говорите, товарищ Тухачевский, что наш главный враг — фашистская Германия.

Тухачевский, минуту назад предполагавший, что беседа окончена, снова насторожился.

— Между тем широко известно, что у товарища Тухачевского с германским рейхсвером всегда были самые тесные, более того, дружеские связи. Вплоть до того, что вы считали возможным пить с некоторыми немецкими генералами на брудершафт.

— Товарищ Сталин, вы знаете, что я контактировал с немецким генералитетом исключительно в служебных целях. У меня нет друзей среди немецких генералов. В свое время они были для меня просто партнерами. Я ездил в Германию лишь ради решения проблем, связанных с закупкой немецких танков и самолетов. И эти поездки прекратились с приходом к власти Гитлера. Ну а то, что я с кем-то из немецких генералов пил на брудершафт, — самая настоящая и злонамеренная ложь. И эту ложь донесли до вас, товарищ Сталин, чтобы скомпрометировать меня.

— Не надо оправдываться, товарищ Тухачевский, — мягко остановил его Сталин. — Я ведь не председатель Военной коллегии Верховного суда, а всего лишь Генеральный секретарь нашей большевистской партии. — Он помолчал и выпустил струйку дыма. — Кстати, о Гитлере. Тут мне недавно товарищ Ежов докладывал, что в германской армии якобы усиливается недовольство Гитлером. Какая чепуха! Чем может быть довольна армия? Хорошим снабжением? Его обеспечивает Гитлер. Хорошим оружием и снаряжением? Их поставляет Гитлер. Престижем и почетом? Их дал ей Гитлер. Ощущением власти и радостью победы? Оно исходит также от Гитлера. Вся эта болтовня насчет недовольства в армии — чепуха. Что касается капиталистов, то для чего им кайзер? Они хотели, чтобы рабочие вернулись на фабрики? Но это сделал для них Гитлер. Хотели избавиться от коммунистов? Гитлер засадил оных в тюрьмы и лагеря. Они по горло сыты профсоюзами и забастовками? Гитлер поставил рабочее движение под контроль государства и запретил забастовки. Чем капиталистам тут быть недовольными?

Тухачевский слушал молча. К чему бы все это высказывал ему вождь? Захотелось выговориться? Или же и эти рассуждения имеют свой потайной смысл?

— Германия сильна, — между тем продолжал в том же духе Сталин. — Она теперь сильнее всех в мире. Такой сделал ее Гитлер. Кто может в этом сомневаться? Кто, находясь в здравом уме, может не считаться с этим? Мы должны прийти к соглашению с такой сверхдержавой, какой является Германия.

Наконец вождь остановился и вдруг, не спуская глаз с настороженного Тухачевского, спросил в упор:

— Кстати, тут товарищ Ежов докладывал мне о какой-то немецкой разведчице, датчанке по происхождению. Она живет и работает в Берлине. Вам не доводилось слышать об этой опытной разведчице?

— Понятия не имею, товарищ Сталин.

— Но вы даже не спросили, как ее зовут, а уже отрицаете. Зовут ее Жозефина Ганзи. Товарищ Ежов утверждает, что эта опытная разведчица, женщина исключительной красоты, уже успела завербовать в свои шпионские сети некоторых наших ответственных товарищей.

— Впервые в жизни слышу это имя, товарищ Сталин. — Голос Тухачевского тем не менее дрогнул.

— Ну и хорошо, что слышите впервые в жизни, — одобрительно отметил Сталин, все еще пронзительно глядя в глаза Тухачевскому. — С такими опытными разведчицами, да еще красавицами, лучше не встречаться. Я спросил вас об этой женщине лишь с одной-единственной целью: если вам, паче чаяния, доводилось встречаться с этой Жозефиной Ганзи или же что-либо слышать о ней, то вы могли бы оказать товарищу Ежову неоценимую помощь.

— Если бы знал, товарищ Сталин, то, вне всякого сомнения, помог бы товарищу Ежову.

— Только об этой части разговора я прошу не делиться ни с кем, даже с самыми верными друзьями, даже со своей женой Ниной Евгеньевной, — строго предупредил Сталин. — Это совершенно секретные данные.

— Можете не сомневаться, товарищ Сталин! — с волнением воскликнул Тухачевский. — Я отдаю себе отчет, что представляет собой государственная тайна.

Сталин на минуту задумался.

— Вот еще что мне хотелось бы вам сегодня напомнить. Вы, товарищ Тухачевский, какое-то время назад, провожая немецкую военную делегацию, заявили главе этой делегации генералу Адаму: «Имейте в виду, дорогой, вы и мы можем диктовать свои условия миру, если будем вместе».

Тухачевский остолбенел: действительно, еще года четыре назад что-то вроде этого было сказано после хорошего застолья при проводах делегации на вокзале. Кому неведомо, что хорошие застолья всегда вызывают повышенные эмоции и не располагают к предельной точности формулировок? Это во-первых. И во-вторых, сказано было как бы с глазу на глаз, при отсутствии свидетелей, сказано к тому же негромко, и вот на тебе — оказалось услышанным в самом Кремле!

— Что-то я не припоминаю… — начал было говорить Тухачевский, но Сталин поспешил опередить его оправдания: