Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

И разве тогда нельзя было, видя эту умилительную и торжественную сцену, с радостью воскликнуть: «Браво! Как это знаменательно — решительная и умная девятнадцатилетняя женщина одна изменила правительство всей великой державы!»

Впрочем, как мы знаем, первой эти слова или что-то похожее на них произнесла сама императрица. Высокопарная фраза, употреблённая к месту и вовремя брошенная в толпу, была уже тогда в ходу у сильных мира сего. Но та, о ком уже шла молва как о главной пружине действа, за словами ждала дела. Награды посыпались щедрые. Не говоря уже о таких сподвижниках императрицы, как Григорий Орлов, удостоенный графского титула, ордена Александра Невского и пятидесяти тысяч рублей, к первому разряду оказались причисленными до последней минуты ничего не знавшие о заговоре такие лица, как князь Волконский и фельдмаршал Алексей Григорьевич Разумовский. Им обоим императрица положила ежегодный пенсион в пять тысяч рублей и по шестьсот душ крепостных. Заслуги же княгини Дашковой, увы, были отнесены ко второму, последнему, разряду и оценены в двадцать пять тысяч рублей.

Малая Екатерина тут же решилась отказаться от оскорбительной для неё подачки. Но по настоянию близких к ней людей сей дар приняла. И только для того, чтобы оплатить долги мужа, которые составили почти такую же сумму.

В полное отчаяние её привела та унизительная форма оценки её бескорыстного подвига, за который вообще не может существовать иной награды, кроме любви императрицы. Однако эта любовь, как оказалось, истаяла как воск, лишь только цель, к которой стремилась императрица, была достигнута ею. Теперь её притязания не нуждались в такой опоре, как какая-то взбалмошная и своенравная русская княгиня, — вон сколько титулованных русских вельмож подобострастно столпились у её трона, наперебой провозглашающие недавнюю принцессу немецких кровей матушкою всего российского народа!

Нет, не умела кривить душою и прятать свои истинные чувства княгиня Дашкова, оскорблённая до глубины души афронтом той, которая ещё вчера обливала её слезами и клялась в вечной дружбе. А тут — убийство императора Петра Третьего, которое нельзя было скрыть. Да кем — братом того, кто вероломно заслонил собою в сердце императрицы её чистую и верную любовь!

И фавориту, и брату его Алексею, свершившему чёрное дело, она не побоялась прямо сказать, что о них думала. И тогда та, которую, несмотря ни на что, княгиня Дашкова продолжала преданно и страстно любить, не находит ничего другого, как передать её мужу следующую многозначительную записку: «Я искренне желаю не быть в необходимости предать забвению услуги княгини Дашковой за её неосторожное поведение. Напомните ей это, когда она снова позволит себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз».

Всё, что составляло недавно полнейшее её счастье, рушится. Беды идут одна за другой. Вход во дворец ей заказан, Воронцовы не могут ей простить крушения карьеры её собственной сестры, любовницы императора. Умирает её старший сын, а вскоре вдали от неё, в Польше, смерть отнимает у неё и мужа, полковника Михаила Дашкова. В двадцать лет она остаётся вдовою безо всяких надежд на то, что судьба когда-нибудь вновь повернёт к ней своё счастливое лицо.

Шувалов не испытал тех гонений, незаслуженного презрения и тех невосполнимых потерь, которые обрушились на княгиню Дашкову. Он выехал из России спустя всего каких-нибудь восемь месяцев после перемены власти. Она же оставалась в отечестве, одна со своими невыносимыми муками, почти целых восемь лет!

От рождения натура деятельная, она решительно, как, положим, стирают пыль со стекла, отбросила от себя всё, что её томило дома, и поставила перед собою цель в первом своём заграничном путешествии как можно полнее удовлетворить свою «безжалостную наблюдательность».

Она хочет увидеть всё, что есть в Европе примечательного: побывать во всех значительных городах, посетить музеи, театры и картинные галереи, познакомиться даже со знаменитыми мануфактурами, общественными организациями и научными учреждениями. А для того, чтобы ей не мешали и не отвлекали досужие до всяческих сенсаций люди тамошнего высшего света, она едет не как княгиня Дашкова, чьё имя так или иначе связано с относительно недавними бурными событиями в России, а как простая госпожа Михалкова.

Через Ригу и Кёнигсберг Екатерина Романовна направляется в Данциг, где останавливается в гостинице под названием «Россия». Но что это? В гостиничной зале, на стене — два монументальных живописных полотна. На них увековечены подвиги прусских солдат, нещадно громящих русское войско. Мало того, что натиск пруссаков могуч и силён, — русские изображены трусами, совершенно потерявшими головы. На переднем плане одной из картин раненые русские воины падают на колени и простирают к победителям руки, прося о пощаде.

И это — после победного завершения Семилетней войны, после взятия нами Берлина! Нет, она не потерпит такого кощунства. А ведь через Данциг каждый год проезжает немало русских. Не так давно именно в этой гостинице останавливался граф Алексей Орлов. Тот самый, кому она поклялась никогда не подавать своей руки. Неужели он, баснословный богач, не выкупил у хозяина отеля этой лживой мазни? Она не так богата, как он, в Москве и Петербурге у неё нет своего дома, имения — в долгах. Но она знает, как поступить, чтобы расправиться с картинами-пасквилями.

Наутро посетители гостиницы пришли в полное недоумение: на полотнах всё изменилось за одну прошедшую ночь, и вчерашние победители превратились в побеждённых. Нет, не русские, а, как это было когда-то на самом деле, пруссаки на коленях умоляют русских чудо-богатырей даровать им жизнь.

Княгиня уезжает из отеля, довольная собой. Это она, купив краски и кисти, вместе со своими друзьями, сопровождающими её в пути, за ночь сумели перекрасить мундиры. Она никогда не терпела неправды и лживого обмана, как бы судьба за это ни наказывала её. Почему же она должна была снести оскорбление её народа, её родной державы?

Как она ни скрывает своего имени, правда о ней бежит впереди экипажа. В Берлине король Фридрих Второй настойчиво приглашает её к себе. Она ссылается на своё инкогнито и на то, что этикет королевского двора запрещает частным лицам являться под чужими именами.

— Этикет — это чушь! Княгиню Дашкову я приму под каким угодно именем, — посылает к ней своих адъютантов король.

Король учтив. Он давно не имел такого умного собеседника, особенно среди женщин, которых он вообще не склонен боготворить за их ум. Но тут он второй раз делает исключение, принимая русскую гостью.

— Вы намерены встретиться с господами Дидро и Вольтером? — интересуется король. — Да, это гениальные философы, которым я сам многим обязан. С Вольтером, например, меня связывает личная дружба в течение многих лет. Одна переписка с ним способна заменить чтение многих сотен книг. Ваше сиятельство не будет возражать, если я сегодня же напишу моему фернейскому другу о вашем намерении его посетить? О, фернейский старец, украшение нашего просвещённого века, будет в великом восторге от встречи с такой умнейшей женщиной!