Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Поначалу ей показалось, что императрица шутит, предлагая ей возглавить Петербургскую академию наук. Но вскоре поняла: опала снята, и она оценена вновь по её истинным талантам.

Всех ошеломило, с каким достоинством она переступила порог Академии. Ломоносова уже давно не было, в храме науки — разброд; ни авторитетов, ни достойных исследований.

Когда-то один из самых известных академиков, Леонард Эйлер ослеп и давно в отставке. Но она делает так, что появляется с этим великим учёным в зале заседаний, ведя его под руку. Новый директор — под покровительством Науки...

С той самой поры жизнь в старых стенах забила ключом. Издаются труды учёных, возобновляется выход «Академических известий», основываются два периодических издания — «Собеседник любителей российского слова» и «Новые ежемесячные сочинения». А вскоре и основание нового научного учреждения — Российской академии как центра русской словесности. И эту Академию также возглавляет она, княгиня Дашкова.

Шувалов не может нарадоваться энергии и предприимчивости своей былой, по страсти к чтению, крестницы. И многие заседания учёного совета новой Академии проводятся у него дома. Чаще за обеденным столом, вокруг которого собираются и глава двух русских академий, и сами создатели нового русского слова, то есть поэты и писатели, и он, их первый предстатель и друг.

Шувалов вошёл в залу и только успел приблизиться к партеру, где было его место, как увидел поднявшегося ему навстречу Потёмкина.

— Ба, Иван Иванович! Давай-ка проходи сюда. Матушка государыня мне наказала, чтобы я тебя непременно проводил к ней.

— К её величеству? — Шувалов повёл головою во все стороны, силясь, по всей вероятности, отыскать взглядом императорскую ложу. Однако лож в зале не было. И вообще сей так называемый вольный русский театр, возведённый лишь год назад, представлял собою совершенно непривычное сооружение. Зала была круглая, и три четверти её отводилось зрительским местам, а четвёртая часть — обширной и высоко поднятой сцене. Скамьи же располагались амфитеатром. А перед самою сценой находился партер, коий и предназначался для самых знатных смотрельщиков.

— Так её императорское величество не в ложе? — снова как-то растерянно произнёс Шувалов, следуя за своим величественным чичероне.

— Я была совершенно уверена, что Иван Иванович обязательно будет на премьере. — Приветливо улыбаясь, Екатерина Алексеевна подала ему руку.

— Могло ли быть иначе, ваше величество, если сегодня даётся спектакль по пьесе, можно сказать, воспитанника Ивана Ивановича — господина Фонвизина? — произнесла сидящая рядом с императрицей княгиня Дашкова.

— Да, сегодня у нас, выкормышей Шувалова, воистину знаменательный день — одному из нас выпала честь занять достойное место на Олимпе в окружении торжествующих муз. Жаль, что сим счастливцем оказался не я. — Потёмкин состроил скорбную мину на лице и комично развёл руками.

— Полагаю, что тебе, Григорий Александрович, ни к чему прибедняться. Ежели не от музы, так от молодых и хорошеньких девиц нет отбоя у твоей светлости, — в тон своему фавориту отозвалась императрица. — А что касается питомцев Московского университета, то правда ли то, что вы, Иван Иванович, в своё время отставили от сего храма науки господина Потёмкина?

Вопрос был так неожиданен, что Шувалов заметно смутился:

— Что-то не припоминаю сего...

— Ладно, ладно. Тебе, господин куратор, не след ни смущаться, ни оправдываться, — засмеялся Потёмкин. — В том я сам, отменный балбес и лентяй, виноват. Забросил книжки и навострился в конную гвардию. И видать, тут-то и сделал свой правильный выбор. Кем бы я стал после университета? Талантов, коим Господь Бог с лихвою наделил, к примеру, Дениса Фонвизина, у меня нет. Ну и оказался бы я, как мой секретарь Василий Попов, тож питомец Московского университета, канцелярскою крысой.

— Не говори так о Попове, — остановила светлейшего Екатерина Алексеевна. — Сам знаешь, он поначалу служил в моей канцелярии. Зело грамотен и умён. И таких, как он, теперь в различных департаментах немало. Тут как-то один знатный вельможа, из тех, что более всего кичатся древностью своих родов, заметил мне в разговоре, что мало проку от университета и от его гимназий в первопрестольной. Дескать, ни одной значительной персоны сии заведения не выпустили. «Как бы не так! — возразила я ему. — С тех пор, как университетские питомцы стали объявляться в качестве делопроизводителей во многих службах, я стала читать вразумительные и дельные бумаги, доставляемые в мою канцелярию. А ты — так уничижительно о том, кто и за тебя составляет разумные меморандумы». Однако и для тебя, Григорий Александрович, те года, что ты провёл в стенах университета, оказались небесполезны — и твой слог на письме, я бы сказала, отменный.

— Вот тут и я как куратор всецело соглашаюсь с мнением вашего величества, — успел отбросить смущение Шувалов. — Отрок Григорий Потёмкин — то я прекрасно помню — проявил себя зело способным учеником. Недаром тебя, ваша светлость, и господина Фонвизина купно с другими, весьма проявившими себя воспитанниками, директор университета привёз в Петербург, чтобы представить государыне. Сие — не токмо в качестве похвалы, а как бы в доказательство того, что я не всё позабыл из прошлого.

Последние слова Иван Иванович произнёс как бы с оттенком лукавства, чтобы поддержать общий настрой шутливости, который задал разговору сам светлейший.

— Воспитателю, даже самому искусному, не след быть в ответе за всё, что учудит над собою его воспитанник, — произнесла с улыбкою императрица. — Вот, скажем, теперь на сцене мы увидим, кроме творения питомца Ивана Ивановича, ещё и воспитанников моих собственных, кои вместе с господином Дмитревским будут разыгрывать сию пиесу. Всё, что у молодых актёров выйдет отменно, я, разумеется, приму на свой счёт. А что получится худо — от того я, слов нет, тут же отрекусь. Не моя, скажу, вина, сами и пеняйте на себя. Не так ли, княгиня?

— Вы совершенно правы, ваше величество, — подхватила Дашкова. — Неча потакать недорослям и прощать каждому из них их же собственное нерадение, лень и притворство. Разве не об этом сочинил свою пиесу господин Фонвизин, что теперь разыгрывается пред нами?

В сей миг как раз поднялся занавес, и все взоры устремились на сцену.

Совсем недавно автор, и всякий раз с потрясающим успехом, читал свою комедию «Недоросль» во многих видных петербургских домах и даже был приглашён в Петергоф к императрице. Её величество до этого уже была знакома с первою комедиею Фонвизина «Бригадир», которую он также читал в её присутствии. Но новая пиеса произвела на государыню ещё большее впечатление. Не только были прекрасно выписаны все роли, но и сам автор обладал таким бесподобным свойством на разные голоса читать своё творение, что императрица не переставала смеяться вместе со всем своим окружением почти во всё время чтения комедии.