Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

В обществе стал мало-помалу возникать ропот: шведской войны могло бы не быть, если бы Остерман и всё нынешнее правительство следовали политике Петра Великого и заключили бы союз с Франциею и Пруссией, а те, в свою очередь, сдержали бы свою союзницу Швецию. Но роптали как-то по-робкому, словно сквозь зубы.

Елизавета, казалось, совсем опустила руки: зачем развесила уши, внимая лживым речам шведского посланника, уверявшего, что военные действия начнутся только лишь для того, чтобы возродить в русском народе ненависть к брауншвейгской династии и заставить истинно русских патриотов обратить внимание на петровскую династию.

Отважилась найти Шетарди, который к тому времени сидел как мышь под веником — тихо и скромно.

— Что ж за надувательство такое, маркиз? — заявила она ему, отбросив всяческий политес. — Обещали, что война будет за меня и моего племянника, внука Петра Великого, а получилось — поход против всех русских. А ведь я и есть первая русская в моей стране. Значит, шведы — и против меня?

Смутился, заюлил французский посол, а через короткое время привёз ей манифест, изданный шведским главнокомандующим. В том манифесте, обращённом к «достохвальной русской нации», говорилось, что шведская армия вступила в русские пределы только для получения удовлетворения за многочисленные неправды, причинённые шведской короне иностранными министрами, господствовавшими в России в прежние годы, для получения необходимой для шведов безопасности на будущее время, а вместе с тем для освобождения русского народа от несносного ига и жестокостей, которые позволяли себе означенные министры, чрез что многие потеряли собственность, жизнь или сосланы в заточение. Намерение короля шведского состоит в том, чтоб избавить достохвальную русскую нацию для её же собственной безопасности от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить ей свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнью и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство.

Слова манифеста обрадовали Елизавету, но наверху сильно оскорбились. Принц Антон, Анна, Остерман сразу поняли, против кого он написан, и приняли меры, чтобы сей бумаге не давать ходу, а лучше принять все меры для вооружённого отпора захватчикам.

И вновь подумала цесаревна: нечего надеяться на чужого дядю, да и здесь, в Петербурге, не стоит уж так доверчиво на кого бы то ни было полагаться. А всё, что следует совершить, надо брать в свои собственные руки. У Анны, правительницы, вождём был Миних. В её случае сим предводителем должна стать она сама.

И впрямь всё качалось, как на качелях: то вверх, то вниз.

Теперь и государыня-правительница как бы совсем позабыла дорогу к Смольному дому — виделись только в Зимнем дворце. И то разговор как бы на бегу. А по смыслу — и вовсе не очень важный, вроде бы даже необязательный. И конечно же — никак не душевный, как в недавние времена.

Гадала: что тому причиной? Подмётный шведский манифест? Да она-то, цесаревна, здесь при чём?

Всё разъяснилось однажды поздним вечером, в понедельник, двадцать третьего ноября.

Во дворце был куртаг, проще говоря — обычный приём. Как было заведено, гости уселись за карточные столы. Цесаревна тоже села играть. Вдруг, проходя мимо её карточного стола, Анна Леопольдовна сделала ей знак перейти с нею в соседнюю комнату.

Среди тех, кто находился близко к карточным столам, был и Шетарди. От него не ускользнула та решимость, с какою подошла к цесаревне правительница, и невольная тревога, отразившаяся на лице Елизаветы. И Шетарди, чтобы её ободрить, чуть заметно ей улыбнулся. Но в этот самый момент Анна Леопольдовна проходила мимо него и заметила эту его улыбку.

— Я вижу, у вас, великая княжна, весьма странные отношения с этим самоуверенным наглецом, — сказала правительница, когда они остались вдвоём.

— Кого вы, ваше высочество, имеете в виду? — спокойно, стараясь держать себя в руках, осведомилась Елизавета.

— Кого? Да вашего Шетарди.

— Моего? — не скрыла усмешки цесаревна. — Вот уж не ожидала, что посланник иноземной державы аккредитован не у российского правительства, а у моей персоны.

Правительница слегка стушевалась.

— Видишь ли, — выдала она себя, — днями я получила письмо из Саксонии от Линара. Ты ведь знаешь, что перед свадьбою с Юлианой Менгден я отпустила его домой, чтобы он там уладил свои финансовые дела. Так он мне пишет, ссылаясь на известные только ему, но верные сведения, что французский посланник плетёт заговор против моей и моего супруга фамилии. А значит, и против законного российского императора. Так что, говоря между нами, я решилась обратиться к королю Франции, чтобы он отозвал неугодного нам посла.

Елизавета нашлась сразу:

— На это вы имеете все права. Однако при чём же здесь я? При чём ваши упрёки мне?

Анна Леопольдовна замялась, а затем произнесла:

— Мне говорят, что Шетарди несколько раз бесцеремонно наезжал к вам и вы его принимали, вместо того чтобы ему отказать.

— Ах, милая моя сестра! — Лицо Елизаветы осветила её обворожительная улыбка. — Ну как я, воспитанная женщина, смогу отказать такому изысканному кавалеру, проявляющему ко мне внимание? Говоря же серьёзно, я могу раз-другой сказаться больной, но третий раз, согласитесь, сие будет не очень учтиво. Ведь он, маркиз Шетарди, галантный француз. Что подумают о нас в Европе, если одна из великих русских княжон поведёт себя так грубо, прямо по-мужлански?

— Так что делать? Как прекратить сии, скажем, домогательства к русской великой княжне, о чём и при моём дворе возникают всяческие предосудительные толки?

— А вы поступите как истинная государыня. Коль сей посол аккредитован при вашей особе, то вы сами и сделайте ему соответствующее внушение. Дескать, именем его величества всероссийского императора отныне запрещаю вам являться в частные дома, ниже — в дом, принадлежащий великой княжне Елизавете Петровне. Или вас, ваше высочество, тревожат ещё какие-то слухи?

— Да, ты права. Лесток не выходит у меня из головы наряду с этим французишкой Шетарди. Спелись они — не разлить водою. А что промеж их общего, какая цель сей дружбы, нетрудно и догадаться, зная устремления французского посла. Они оба готовят тяжкое злоумышление против меня и моего сына-императора.

На глаза Елизаветы внезапно навернулись слёзы, губы её слегка задрожали.

— Боже сохрани и помилуй! — перекрестилась она. — Да это же навет на моего лекаря. Чтобы Лесток бегал к французу с мыслью о заговоре! Тогда прикажите его немедленно арестовать, и пусть он, при пытках, подтвердит и свою и мою невинность. Ведь, обвиняя Лестока, вы, ваше высочество, невольно подозреваете меня. Разве это не так, разве не затем вы меня вызвали теперь на этот ужасный для меня разговор? Да как вы, право, ваше императорское...