Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Как же посмел вознамериться загубить свою карьеру в самом её начале их меньший брат? Ту самую карьеру, которую, казалось, они, Шуваловы, так удачно ему обеспечили?

Признался он родичам о своих сердечных планах летом 1749 года, когда весь двор оказался в селе Знаменском-Данилове. Из этого села, принадлежащего Алексею Разумовскому, императрица намеревалась совершить паломничесво в Саввино-Сторожевский монастырь, а оттуда — в Новый Иерусалим.

Погостив какое-то время в Знаменском, государыня переправилась на другой берег Москвы-реки, где в селе Петровском должны были играть свадьбу Прасковьи Шуваловой с князем Николаем Фёдоровичем Голицыным.

Пётр Шувалов сдержал слово, данное себе и Татьяне: пристроить ко двору её дочь и сестру Ивана — Прасковью. Девушка пришлась по душе Елизавете Петровне, и она взяла её к себе фрейлиной. И вот настал черёд выдать её замуж. И жениха ей добропорядочного подыскала, и сама наряжала невесту к венцу, возила её в Казанскую церковь, где проходил обряд бракосочетания, а теперь вот пожаловала и сама к свадебному столу.

Тут и Иван Шувалов как бы заново попался на глаза императрице, и она, подивившись, каким статным и пригожим он стал, объявила, что желает отныне произвести брата невесты в звание камер-юнкера.

Не может быть сомнения в том, что не обошлось и на сей раз без стараний Петра и Мавры Шуваловых. Они даже заручились поддержкою добродушного Алексея Разумовского, чтобы ещё более приблизить к трону их младшего родственника.

Тотчас появился указ, и при дворе зашушукались: объявился новый фаворит, куда как непросто теперь с ним будет тягаться некоронованному супругу императрицы. Нешто он, мол, не знал, что покровительством своим готовит себе соперника?

Только предположения не оправдались. Предметом сердечного увлечения императрицы неожиданно стал действительно молодой претендент в фавориты, но пока что не Иван Шувалов, а вышедший недавно из Шляхетского кадетского корпуса Никита Бекетов.

Этого красавца Елизавета Петровна увидела на сцене, когда кадеты ставили трагедию Сумарокова «Хорев». До сего времени в корпусе играли пьесы Корнеля [11] Сумароков Александр Петрович (1717 — 1777) — видный русский писатель XVIII в. Автор лирических комедий, стихотворений, басен, эпиграмм, а также трагедий «Хорев» и «Синав и Трувор». Печально известен нападками на Ломоносова. Корнель Пьер (1606 — 1684) — французский драматург, представитель классицизма. Наиболее известны трагикомедии «Сид», трагедии «Гораций», «Цинна», «Смерть Помпея». , Вольтера да Мольера — все французские сочинения, а тут первая трагедия «на русском диалекте», как было объявлено в афише, да ещё на императорской сцене.

Было это как раз после возвращения двора с богомолья, поздней осенью того же 1749 года. Императрица пригласила к себе автора пьесы Сумарокова, коего знала уже в качестве адъютанта Алексея Разумовского, чтобы подробно расспросить о его сочинении, а затем направилась в комнату, где одевались актёры.

Она внимательно рассмотрела юношей, кому выпало играть женские роли, и сама взялась их наряжать.

Дочь киевского князя Хорева должен был играть кадет Пётр Свистунов, и царица с особым увлечением, как недавно Прасковью к венцу, стала прихорашивать юного актёра. Но тут взор её остановился на молодом красавце, предназначенном на главную роль. Он был восхитителен и неотразим. Ей шепнули, что он в корпусе играл всегда первых любовников и публика награждала каждый его выход громкими рукоплесканиями. То был Никита Бекетов.

Императрица, презрев условности, и ему поправила костюм и помогла натянуть чулки и даже надеть башмаки.

Игра на сцене шла живо. И царица не отрывала глаз от лицедеев, особенно от того, кого сейчас только сама одевала. И вдруг она увидела, как посреди действия её избранник заснул. Да, он опустил голову и, усевшись в кресле, задремал. Но весь его вид был настолько прекрасен, что Елизавета Петровна умилённо прослезилась и тут же, обернувшись к Алексею Разумовскому, порекомендовала взять юношу к нему в адъютанты.

Неизвестно, чем бы закончилось это внезапно вспыхнувшее чувство к молодому актёру, если бы в дело не включился решительный Пётр Шувалов. Он быстро вошёл в доверие к новому адъютанту Разумовского и, выражая, казалось, неподдельное восхищение ослепительно белым цветом его лица, предложил ему пользоваться чудодейственным кремом, коий и сам, как сказал он, с недавнего времени стал употреблять.

Лицо Бекетова вскоре покрылось прыщами и даже угрями. И тут Мавра Шувалова шепнула императрице, что сие изменение наружности её любимца — следствие-де дурной и зело заразной болезни.

Брезгливая по отношению к человеческим недугам, Елизавета тут же повелела более Бекетова к ней не допускать и отлучила его от двора, наградив, правда, чином полковника.

Тогда и пришёл час Ивана Шувалова. Ему велено было занять дворцовые апартаменты, и сам он вскоре был удостоен высочайшего звания действительного камергера.

И малый и большой двор оцепенели от такой неожиданности. Но первой пришла в себя княжна Анна Гагарина. Великой княгине Екатерине Алексеевне как раз в это время подарили маленького щенка пуделя. Истопник Иван Ушаков, случившийся при сей сцене, взял собачку на руки и сказал, что он сам будет ходить за щенком.

— А как назовём его? — осведомилась великая княгиня.

— Можно Иваном, ваше высочество, — быстро, словно боясь, что её опередят, предложила княжна Гагарина. — А что — Иванова собачка, так пусть она станет Иваном Ивановичем.

Через несколько дней Елизавета Петровна, встретив княжну Гагарину, остановила её и сделала выговор по поводу платья, которое было на ней.

— Что это вы, милочка, меняете несколько платьев на дню? — недовольно произнесла она. — Может быть, вы хотите перещеголять меня, вашу императрицу? Это я могу позволить себе не надевать уже раз мною ношенного наряда. И потом, какую это моду вы завели у великой княжны — садить за стол какого-то пса?

И вправду, фрейлины не однажды уже забавлялись тем, что наряжали чёрненького пуделя в платьица светлых тонов и позволяли ему бродить по столу среди тарелок и блюд, лакомясь особо вкусными кушаньями.

— Как кличут-то пса? — неожиданно произнесла императрица, и её большие, навыкате, голубые глаза обдали ледяным холодом.

— Иваном... Иваном кличут собачку, ваше императорское величество, — едва смогла открыть рот фрейлина.

— Ты мне зубы не заговаривай, княжна. Полностью, полностью как прозвали? Ну-ну, говори!

— Иваном... Иваном Ивановичем.

— Позор!.. Чтоб отныне ни я, ни кто иной сего ни от тебя, ни от других более никогда не слышали!