Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Её же величество меж тем, не в силах оторвать глаз от приятного лица Ванюши, на котором тлел нежный румянец, ещё пуще разгоравшийся от частого смущения, испытывала двойное удовлетворение. И от недавней ночной близости с ним, ещё чистым и непорочным. И от того, что скоро здесь, в Царском Селе, будет иметь место грандиозный бал-маскарад, и она блеском своей, как ей казалось, всё ещё не увядшей молодости затмит всех присутствующих на том торжестве.

«Следует только Ванюшу предупредить, чтобы при апробации стихов господина Ломоносова он особое внимание уделил словам, где будет говориться о моей особе, — заметила про себя Елизавета Петровна. — Однако полагаю, что в том не будет особой надобности, — профессор и так в достаточной степени восхищен мною, дщерью Великого Петра, как он не перестаёт о том повторять в своих сочинениях. А штиль его право как хорош! Да вот он недавно, уже сюда, в Царское, переслал Ванюше стихи на наш с ним приезд в сию благословенную обитель. Так в сём стихотворении что ни слово, то восторг и восхищение».

— Ванюша, — произнесла она вслух следом за своими мыслями, — как там господин Ломоносов сочинил о моей монаршей персоне и о тебе? «Прекрасны летни дни». А дальше вот так? «Чертоги светлые оставив, на поля спешит Елизавет; ты следуешь за ней, любезный мой Шувалов». Так?

— О, матушка государыня, сии вирши достойны по своей красоте того, чтобы их твердить не уставая — так восторженно передано в них очарование природой и, главное, Царским Селом, зело любимым вашим величеством, — вдохновенно выразил фаворит нахлынувшие на него чувства. Если позволите, я продекламирую сии стихи — они сразу же, по первом почти прочтении отложились в моей памяти.

— И впрямь очаровательно! — не сдержала восхищения императрица. — Продли же, продли удовольствие, Ванюша, продолжай.

В зеркалах, что были пред нею в виде огромного трельяжа, Елизавета поймала задумчивое выражение своего лица. Сие выражение, несомненно, было навеяно стихами и делало черты её лица как бы более утончёнными и прекрасными. И потому она не могла удержаться от того, чтобы ещё раз не сказать;

— Ах, как всё прекрасно — и эти стихи, и то, какие чувства вызвали они в моей душе. Ведь, коли признаться, я страсть как любила сама складывать песни. Ты помнишь, Мавра, мои художества?

— Как же не помнить, наша красавица матушка, — тут же подобострастно отозвалась Шувалова, — ежели все девки в Покровском селе да в Александровской слободе распевали твои песни! Да вот хотя бы такую.

И Мавра Егоровна, отойдя от зеркал на несколько шагов и взявшись за бока своей тучной, бесформенной фигуры, пропела:

Тут и Елизавета поднялась на ноги и, как была полуодета, ещё без чулок и башмаков, вышла как бы на середину круга, приняв на себя роль ведущей:

При последних словах Елизавета, точно лебедь белая, плавно подошла к Ванюше и, подав ему руку, закружила в танце. И закончила, обняв своего кавалера:

«Господи Боже, как же восхитительна и грациозна в пляске её величество! — едва переведя дыхание, весь зардевшись, проговорил про себя Иван Шувалов. — А слова-то, слова — истинная поэзия. Право, я и не догадывался о том, что она сама — пиит. Но разве всем своим существом — таким восторженно-отзывчивым, таким открытым, так любящим всё прекрасное — не говорит она всем и каждому о несравненных качествах своей души? И право, разве сердце моё могло бы отозваться на другое, пусть самое распрекрасное и самое наивысшее по своему положению существо, если бы я не почувствовал в ней всю глубину её необыкновенного сердца. И теперь дать сей душе расцвесть, не позволить ей остыть, огрубеть или, что, несомненно, ужаснее, ожесточиться при её неслыханной власти — моя главная забота. Не затем ли моя собственная душа постоянно устремлялась к прекрасному, что всегда искала, ждала найти в сердце другого чистый и сладостный отзвук. И не затем же я стремился к тому, чтобы и другому, поверившему мне и полюбившему меня, принести счастье? Да-да, я ошибался, был неопытен и неискусен в жизни, меня старались завлечь ради собственной корысти и собственной, может даже мимолётной, утехи. Здесь же — иное. Здесь — пир и моей и её души».