Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Заезжие комедианты из Европы не раз оказывались гостями российских городов и в прежние царствования. Давно уже, к примеру, прижилась в России, как она сама называла себя, немецкая банда актёра Сигмунда. В 1749 году её содержателем стал Пантолон Гильфердинг, и Сенат дал ему разрешение давать представления комедий и опер в Москве, Петербурге, Нарве, Ревеле, Риге и Выборге.

Но один немецкий театр не мог уже удовлетворить потребности смотрельщиков, коих становилось всё более не только в столицах, но и в провинции. Образовалась труппа французская, которая стала знакомить русских с трагедиями и драмами не только Расина и Мольера, но и Шекспира. Появилась опера итальянская, где «пели девки-итальянки и кастрат». Все эти труппы вскоре получили статус придворных.

На природном же российском языке впервые стали профессионально играть на сцене кадеты Шляхетского корпуса, ставившие свои спектакли при дворе. Но русского театра для широкой публики, причём постоянно действующего, в России всё ещё не было, несмотря на всё возрастающее желание видеть действа на родном, понятном всем наречии и несмотря на то что знатные вельможи увлекались постановкою картин у себя дома.

Ещё будучи цесаревной, Елизавета поставила в своём дому действо о восшествии на престол некой принцессы Лавры. Сочинила сию комедию, как потом выяснилось, Мавра Егоровна, урождённая Шепелева, которая стала вскоре женою Петра Шувалова.

В спектакле играли все, кто жил с цесаревною вместе, в том числе и она сама, будущая императрица. Но царствующая тогда Анна Иоанновна, прознав о сём действе, велела дознаться, о какой такой Лавре идёт речь в комедии и не намёк ли здесь на то, чтобы занять её царский престол.

Приказ был дан генералу Ушакову, ведавшему в ту пору Тайной канцеляриею, и в её застенки был доставлен некто Петров, исполнявший обязанности регента елизаветинского домашнего хора. Его допросили, тетрадку же с пиесою, отобранную у него при аресте, передали новгородскому архиепископу Феофану на предмет определения крамолы. Однако, не найдя призыва к заговору в том спектакле, регента отпустили и дело замяли.

Но права Елизавета Петровна: любовь к лицедейству, наверное, в самой крови русского человека. Жила и в ней сия страсть. Потому, узнав однажды от генерал-прокурора князя Никиты Юрьевича Трубецкого о том, что в Ярославле объявилась труппа комедиантов, состоящая из молодых парней купеческого и разночинного сословий, повелела сих комедиантов привезти в Петербург.

Везли их зимою, срочным порядком, на множестве саней — со всем домашним скарбом и принадлежностями для сцены. Ярославские комедианты, оказывается, ставили свои спектакли в костюмах, среди ими же написанных внушительных декораций, сначала в огромном амбаре, где приходило их смотреть до тысячи человек, потом в специально построенном для зрелищ помещении.

Главному их закопёрщику было всего двадцать лет. И был он, Фёдор Волков, вместе со своими братьями Григорием и Гаврилою, наследником серных и купоросных заводов. Но так уж произошло: побывал ещё отроком в Москве на представлении итальянских комедиантов и заболел желанием и самому податься в актёры.

Заводы, поскольку братья ими не занимались, у них вскоре отсудила родня. Но они, комедианты, и в ус не дули, чтобы уцепиться за наследство. Они и во сне видели себя актёрами, несущими со сцены радость людям.

Под охраною офицеров и солдатской команды ярославцев доставили в Царское Село, где тогда пребывала Елизавета Петровна. И она повелела им сыграть, что они захотят сами.

Поставили «Хорева», на коий приехал и сам автор Сумароков, сопровождавший по службе, как старший адъютант, фельдмаршала графа Разумовского. Однако то, чем без ума восхищались смотрельщики в Ярославле, при дворе не произвело ожидаемого впечатления.

— Игра актёров слишком природная, без школы, — вынес свой приговор Александр Петрович.

Елизавета Петровна с Сумароковым согласилась как бы наполовину:

— Да, действо выглядит весьма ходульно. Однако подкупает именно сия природная страсть к комедиантству. С ними бы позаниматься чуток, научить, как надо вести себя на сцене.

— А как, позволю спросить ваше величество? — несколько свысока заявил первый русский Расин. — Мне, кроме обязанностей по службе в канцелярии лейб-кампании, едва есть время и возможности управляться с актёрами из кадет.

— А что, ежели и самых способных ярославцев определить в Шляхетский Кадетский корпус? — предложил Иван Шувалов.

— Это же как — купеческих сынов вместе с теми, кто составляет самое главное наше сословие? — даже с некоторою обидою произнёс Сумароков. — Может быть, вы, ваше превосходительство, вмените им в обычай быть при шпагах?

— Шпаги можно пока отставить, — улыбнулся Иван Иванович. — А вот языкам — французскому и немецкому, рисованию, скажем, риторике да манерам обучить их должно. А сверх занятий в классах пущай ещё и репетируют, как другие актёры-кадеты.

— Чем не дельный совет? — произнесла императрица.

А вскоре появился указ её величества, коим она, государыня, «соизволила взятых из Ярославля актёров — заводчика Фёдора Волкова, пищиков Ивана Дмитревского, Алексея Попова — определить для обучения в кадетский корпус, а жалование на содержание их производить в год Фёдору Волкову по сто рублёв...»

Но тут уж и Сумароков, присмотревшись к ярославцам, настоял, чтобы малороссиянин канцелярист Яков Шуйский, а также младший Волков — Григорий — тоже остались в корпусе.

Не узнали себя ярославские юнцы. На каждом из них — камзолы и короткие штаны из сукна, в обтяжку. Вороты белых рубашек стягивают чёрные галстуки-банты, на ногах гарусные чулки и тупоносые башмаки с томпаковыми пряжками.

Науки в корпусе оказались такими: немецкое и латинское письмо, немецкий и французский языки, география и история на немецком языке, геометрия и арифметика, рисование, танцы, музыка, фехтование. Правда, всему учиться необязательно: «кто к какой науке охоту обязывать будет».

И ещё: ярославцев и певчих из придворного хора, спавших с голоса и также зачисленных в корпус для актёрства, стали тож «обучать для представления тражедий».

Капитан-поручик Пётр Мелисино вместе с офицерами Остервальдом и Свистуновым стали готовить с юными комедиантами «Синава и Трувора». Из певчих вышел толк только из Евстафия Григорьева да Петра Власьева. С ними Иван Дмитревский и Алексей Попов приготовили трагедию за неделю, к Святкам.

Фёдор Волков ещё с детства по-немецки говорил хорошо, знал и латынь. Теперь налегал на французский. В корпусе не учили итальянскому, но он, посещая театр, хорошо на нём изъяснялся и понимал всё, что ставилось итальянцами на сцене. В корпусе открылись и другие его таланты. Он прекрасно рисовал, резал по дереву, ваял. Танцевал Менуэты, польские танцы. Играл на клавикордах и пел итальянские арии из опер. И фехтовал, отлично владея телом.