Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Была у него и ещё одна страсть — к книгам. Обещанное жалованье не торопились выдавать исправно. А почти каждая книга — рубль. Чтобы их обрести, закладывал вещи, вплоть до суконного плаща и лисьей епанчи.

Суровый воинский распорядок не тяготил Фёдора. Напротив, помогал употреблять на пользу каждый час и каждую минуту. После завтрака у кадетов — военные экзерциции, у них — сценическое искусство. После обеда у всех — классы. Но у актёров ещё три раза в неделю посещение немецкого театра.

Не жаловался, но и не хотел лишаться того, что ему было положено. «В бытность мою до определения в оный корпус, — писал Фёдор Волков в своём рапорте в канцелярию корпуса, — близ года без жалованья заложил я на моё содержание некоторые вещи, которые мною уже и выкуплены, а осталось токмо ещё в закладе в девяти рублях несколько книг, которые необходимо надлежит мне, нижайшему, выкупить же, да сверх того как мне, так и брату моему Григорию Волкову для научения трагедии надлежит ходить на немецкую комедию в каждой неделе по три раза с заплатою за каждый раз по двадцати пяти копеек с человека. Того ради канцелярию Кадетского корпуса просим выдать нам на выкуп объявленных книг девять рублей, и для хождения на комедию на весь будущий месяц три рубли, да на содержание служителей на оной же месяц три рубли — итого пятнадцать рублёв...»

Сумароков торжествовал: отныне он добился от власти всего, чего хотел.

В самом деле, какая же это была справедливость — он первый сочинитель русских трагедий и драм, а упрятан в какой-то канцелярии среди многих других офицеров, коим грош цена. Ну чем он от них отличается? У них у всех, как и у него, такая же шпага на боку, такой же на голове парик, прикрытый треуголкой. И по городу он разъезжает в обыкновенных дрожках, а не в карете, запряжённой четвёркой сытых и холёных лошадей. Одно лишь название: генеральс-адъютант. Иными словами, главный среди таких же прислужников его сиятельства фельдмаршала русских войск графа Разумовского.

«Оставим графский титул сего вельможи, — с ехидцей говорил сам себе, когда оставался один. — Ладно, титулом сим можно, скажем, прикрыть и вчерашний казацкий кафтан. Но — фельдмаршал, не только никогда не бывавший в боях, но даже не шагавший ни разу на плацу в строю! Говорили, что, когда императрица произвела его в столь высокое военное звание, он будто сказал ей: «Лизанька, ты меня можешь назвать кем угодно. Но я-то знаю, что и ротой не смог бы командовать, не то чтобы целым войском».

Александр Петрович помнил настоящего фельдмаршала и служил ему с рвением, когда был определён к нему адъютантом по выходе из корпуса. То был прославивший Россию и себя во многих войсках граф Миних. Но и тогда он, адъютант, мечтал о собственной славе и поприще, которое не уступит громким боевым подвигам.

Но жизнь оказывалась несправедливою.

«Вон Ломоносов. Кто он — какой-то стеклодув и пиит, коего и поставить нельзя рядом со мною, автором не одной пиесы, что на устах почти каждого петербуржца! А поди ж ты — ему, Ломоносову, и деревни, и дом, и фабрику, и доходы с неё, говорят, невиданные. А что я? Уже сорок стукнуло. В службе из них двадцать шесть лет, труды в словесных науках ничьих не менее. А я даже не член Академии наук, подобно этому пигмею Тредиаковскому и тому же Ломоносову. Разве же это справедливость?»

Правда, был момент, когда Александр Петрович уже обрадованно потирал руки — оказался представленным на одном из балов супруге наследника престола великой княгине Екатерине Алексеевне. Оказалось, что эта начитанная и далеко не глупая женщина, хотя по рождению немка, тонко разбирается в его трагедиях. Она каждую из них видела на сцене по нескольку раз и потом с не меньшим любопытством их перечитывала.

Только после уже открылось: её высочество удачно сплавила замуж за него свою, можно сказать, подругу, с коей приехала когда-то из Германии, — Иоганну Христину Балк.

Соединила их страстная любовь? Ничуть не бывало. Просто жених надеялся, что брак сей поможет стать ближе ко двору. При дворе он и так был довольно известен, а вот жизнь семейная вышла как промеж кошки и собаки. Ну да что ж теперь о сём вспоминать, когда и в сорок лет подфартило — получил он под своё управление первый в России наш, русский театр.

В бумаге, которую ему вручили, так и сказано: «Правительствующий Сенат во исполнение её императорского величества за подписанием собственный её императорского величества руки августа 30 дня сего 1756 году указу поведено учредить русской для представления трагедии и комедии театр. И для того об отдаче Головкинского каменного дому, что на Васильевском острову, близ Кадетского дому, и о набрании актёров и актрис, актёров из обучающихся певчих и ярославцев в Кадетском корпусе, которые к тому будут надобны, а в дополнение ещё к ним актёров из других не служащих людей, так же на содержание оного театра определить, считая от сего времени, в год денежной суммы по пяти тысяч рублёв... и о поручении того театра в дирекцию бригадиру Александру Сумарокову...»

Приятственно было, что ему, директору, тем указом, сверх бригадирского жалованья, столовых и денщицких денег, назначалась из театральной суммы тысяча рублей, и его из военных списков велено было не выключать.

Одно сразу же показалось обидным: французская труппа Сериньи, играющая также в Петербурге, получает в год денег впятеро больше. Да ещё Придворная контора готовит для неё декорации, присылает музыкантов. А уж итальянскому театру выдают из казны в год по сорока тысяч! Однако лиха беда начало — как-нибудь дело наладится!

Обрадовал дом — просторный, годный и для постановок, и для того, чтобы поселить в нём актёров. Вольготно жил в нём когда-то вице-канцлер Головкин, отправленный вместе с Минихом и Остерманом в сибирские дальние места. Теперь в его особняке, вместе с комедиантами, разместится и он, директор. Для сего можно использовать целое крыло из нескольких комнат. Это весьма кстати: можно днями не наведываться в опостылевшую семью, где всем ворочает неумная и алчная мотовка Иоганна.

Впрочем, даже если ей и предложить переехать с той стороны Невы, она не решится покинуть уже обжитой дом. Зачем ей надо удаляться от своих подруг и друзей, партнёров по карточному столу куда-то на остров с мужем, с коим, почитай, более полугола связь аховая?

Меж тем отдалённость, лучше сказать, оторванность от центральных кварталов сразу больно ударила и по новому театру. Залы французского, немецкого и итальянского театров — полны, а здесь едва ли заполнены и на треть.

Почему же так получилось? Новый театр открыл свои двери для всех, а смотрельщиков оказался в нём совершенный мизер.

За вход в русском театре брали рубль, ложа стоила два рубля. Но на Васильевском острове жили, как правило, ремесленники, огородники да мелкий чиновный люд. Кому придёт в голову отрывать рубль, а то два или три, чтобы отправиться в театр всей семьёй?