Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

Понемногу дом обживался. В девичьей комнате появились ковры, покрывающие широкие лавки, а в комнате светлейшего — полки, заполненные книгами, которые читал сын князя Александр. Правда, отдавался он этому занятию не очень-то охотно, но Александр Данилович строго следил за его занятиями, заставляя нередко читать ему вслух. Чаще всего это были книги духовного содержания, а Библия в тёмном кожаном переплёте постоянно лежала на столе.

В красном углу Александр Данилович соорудил небольшой иконостас, где среди немногих икон — без богатого оклада — помещалась особо им любимая. Это была маленькая иконка, совсем потемневшая от времени, где с трудом можно было различить лик Божьей Матери.

Но эта иконка была дорога Александру Даниловичу. Ею когда-то мать князя благословила его. Часто молясь перед нею, он мысленно просил Заступницу не за себя, а за деток своих, страдающих безвинно из-за него.

Как-то раз непогожим, тёмным утром Меншиков вышел из дому, направляясь к тому месту рядом с домом, которое недавно вместе с плотниками выбрал для сооружения церкви во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Скрытый туманом, он незаметно подошёл к стройке, где уже, судя по голосам, находились плотники. Ожидая рассвета, они громко разговаривала, и голоса их, хотя и приглушённые туманом, отчётливо были слышны светлейшему.

— И чегой-то ты, Васятка, так перед князем стелешься? — узнал сразу Александр Данилович голос Митюхи.

Василий молчал.

— Думаешь, помилуют его, так он опять в силу войдёт и тебя с собой в столицу увезёт?

— Ну что ты, Митюха, к парню вяжешься? — долетел до Меншикова голос ещё одного работника.

Этот голос Александр Данилович тоже узнал, хотя и слышал его редко, поскольку угрюмый мужик, работая, мало разговаривал. Он всё больше молчал, за что и прозвище у него было Молчун.

— А что, не так, что ли? — задиристо продолжал Митюха. — Ладно бы ещё здесь, на работе, он перед ним стелился! Так нет, и к семье его подлаживается!

Ему никто не ответил, а Митюха говорил:

— Гляжу вчерась, идёт к ихнему дому и маленького кутёнка в шапке тянет.

— Нельзя, что ли? — весело ответил Васятка.

— Небось думаешь, наградят тебя богато за твоё усердие?

Снова ему никто не ответил, а Митюха продолжал с ехидной ноткой в голосе:

— Так не надейся! Слыхали, что всё богатство у него ещё там, в Питере, отобрали.

— До чего ж ты, Митюха, злобный! Ну и что — отобрали, — подал голос Молчун, — а всё, что с ним, у него не отымешь.

— Чего это не отымешь? — удивлённо спросил Митюха.

— Да того, чего у тебя сроду не бывало.

— Это чего же у меня сроду не бывало? — упорствовал Митюха.

— А ты сам помысли, может, и додумаешься.

— А чего тут мыслить? Тут и мыслить нечего.

— Верно, тебе нечего, поскольку ты и не додумаешься вовек! Тебе только тот и человек, у кого мошна тугая, а ты вот попробуй-ка из богатства-то в нищету окунись да человеком останься!

Александр Данилович больше не стал слушать разговор работников, повернувшись, пошёл к дому.

Возвратился он к месту, где строили церковь, уже когда рассвело и туман рассеялся. На короткое время из-за горизонта выплыло холодное красное солнце.

— Ну что, работнички, — поздоровавшись с плотниками, спросил Александр Данилович, — к Рождеству успеем церковь поставить?

— Как Бог даст, — ответил Молчун, и все снова принялись за работу.

Перед самым Рождеством церковь была отстроена, и Меншиков, сняв со стены иконку и завернув её в чистое полотенце, отправился к церкви посмотреть, как её расписывает Васятка, которому Александр Данилович доверил это ответственное дело, увидев как-то его рисунки.

Немного не дойдя до церкви, Александр Данилович споткнулся о разбросанные тут и там остатки брёвен и, не удержав равновесия, упал и покатился с откоса, на краю которого стояла церковь. Он полетел вниз к замерзшей реке, стукнулся об лёд и остался лежать недвижим. Там его и увидели идущие на стройку работники. К их удивлению, Александр Данилович совсем не ушибся, даже нигде не оцарапался о торчащие из-под снега коряги и камни.

— Живой ли, Данилыч? — склоняясь к нему, спросил Митюха.

Меншиков открыл глаза, сел, обеспокоенно схватился за лежащий рядом с ним небольшой свёрток. Отряхнув от снега, осторожно развернул его. Сгрудившиеся вокруг него работники с напряжённым вниманием смотрели на него и на то, как он разворачивал свёрток.

— Цела! — радостно сказал Александр Данилович, вновь заворачивая иконку.

— Не иначе как сама она, Царица Небесная, тебя спасла, — проговорил Молчун, разглядывая икону.

Весть о чудесном спасении Меншикова быстро разнеслась по всему Берёзову. К новой церкви потянулись люди — взглянуть на чудотворную икону, спасшую светлейшего при падении с крутого склона. Сам Александр Данилович теперь каждый день бывал в новой церкви. Встречая его там, люди низко кланялись ему, многие плакали.

Всё, казалось бы, налаживалось, но одно не давало покоя Александру Даниловичу — это его старшая дочь Машутка. Она всё чаще хворала, а когда бывала здорова, то грустная сидела в своей комнате, глядя на то, как её младшая сестра шила шёлком узоры на скатерти либо читала. Иногда Маша просила её почитать вслух, но не слушала, а всё смотрела неподвижным взглядом в одну точку, словно видела там что-то таинственное, различимое лишь ею.

Замечая это, сестра умолкала, но Маша всё так же продолжала разглядывать стену.

Она несколько оживилась, когда Васятка принёс ей в старой меховой шапке маленького щенка, мать которого задрал волк. Она подолгу возилась с ним, а щенок привязался к ней, не отходя от неё ни на шаг.

Когда осенью 1729 года Маша заболела, Александр Данилович сам ухаживал за ней. От сильного жара она впадала в беспамятство, очнувшись, долго оглядывалась, припоминая, где она.

Как-то раз, придя в себя, она подозвала отца, бывшего тут же в комнате. Он склонился над нею. Острая жалость охватила его при виде бледного осунувшегося лица дочери.

— Что, Машутка? — тихо спросил он, наклоняясь совсем близко к больной.

— Батюшка, — еле слышно прошептала Маша, облизывая пересохшие от жара губы, — обещайте мне... — Она умолкла, ослабев, закрыла глаза.

— Что? Что ты желаешь, Машутка?

— Обещайте мне, — вновь повторила она, протягивая к нему слабую исхудалую руку с ладонью, сжатой в маленький кулачок.

— Всё, всё, что только пожелаешь, — прошептал несчастный отец.

— Я знаю, что скоро умру, — медленно, но твёрдо произнесла она.

— Что ты, Машутка, что ты такое говоришь, — чуть громче проговорил убитый горем Александр Данилович.

— Вот как умру, — не возражая отцу, продолжала Маша, — схороните вот это вместе со мной.

Она разжала пальцы, и на ладони дочери Александр Данилович увидел кольцо, которое узнал сразу. Это было обручальное кольцо, подаренное ей её первым женихом Петром Сапегой, свадьба с которым не случилась по его вине.