Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

— Послушай, Ванюша, — прерывающимся от волнения голосом говорил государь, — беги сейчас же к цесаревне.

— К кому? — удивлённо спрашивал князь Иван, мотая головой и ничего не понимая со сна.

— К цесаревне Елизавете.

— К цесаревне? — удивлённо повторял князь. — Сейчас, ночью, к ней? Зачем же?

— Узнай, голубчик, не надумала ли она остаться?

— Остаться? — всё более удивляясь, повторял Иван.

— Ну да, да, — торопливо подтверждал государь. — Вдруг ей вздумается здесь остаться и она не поедет со мной в Москву?

— Не может такого быть, — совсем проснувшись, уверенно отвечал князь Иван.

— А ты почему знаешь, что не останется?

— Знаю. Я вчера видал её.

— Видал? Где же?

— Я был у неё, — немного помешкав, сказал князь.

— Ты был у ней? — подозрительно переспросил Пётр.

— Был.

— Зачем же ты был у ней? — терзаемый ревностью, допытывался молодой государь.

— Не боись, ваше величество, — улыбнулся князь Иван, поняв настроение друга, — я не по своей воле там был.

— Не по своей? — обрадованно выдохнул Пётр. — А по чьей же?

— Да Андрей Иванович Остерман велел у неё побывать.

— Это зачем же? — успокоившись, спросил Пётр.

— Не знаю, только он велел мне передать ей, чтоб непременно ехала в Москву, у него к ней какой-то особый интерес.

— Так ты видал её?

— Видал, видал, — равнодушно ответил князь Иван. — Собирала свои пожитки, так что не волнуйся, Петруша, — ласково добавил он, — поедет она с тобой, здесь не останется.

Окончательно успокоившись, Пётр снова ложился, и снова его преследовали видения. Порой ему казалось, что всё это происходит не с ним. Он всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что завтра он отправится со всем своим двором в Москву, где его ожидает самый торжественный момент в его жизни.

Там, в Москве, он будет коронован на царство. Он вновь пробуждался, садился на постели, склонив голову на руки, ощупывал её, как бы примеряя корону. Мысль о короне наполняла его детскую душу неизведанной радостью, холодком восторга отзывалось его сердце.

Поздний зимний рассвет высветил длинную вереницу экипажей, саней, лошадей, всадников, толпу людей. Кругом стоял немолчный гул от скрипа полозьев по снегу, фырканья и ржания коней, людских голосов. Взволнованный суетой Пётр поместился в одном экипаже с князем Иваном, чем сильно обидел свою сестру княжну Наталью, но ему было ни до чьих-либо обид. Всё происходящее целиком захватило его самого, не оставляя места для переживаний других.

Ему казалось, что он лишь сейчас впервые увидел и это зимнее светлеющее прозрачное небо, эту узкую розово-красную полоску зари на горизонте, из-за которого уже показался красный край восходящего солнца. Всё было таким необыкновенно новым, может быть, ещё и потому, что всё время на дворе стояла пасмурная, слякотная погода, нагонявшая на него порой беспричинную тоску. Может быть, поэтому такими неожиданно новыми казались и эта гладкая, ровная дорога, припорошённые белым снежком придорожные кусты и сказочные деревья леса, бесконечно тянувшегося по обеим сторонам дороги. Длинные ветки берёз, покрытые инеем, розовели под лучами зимнего яркого солнца, тогда как с другой стороны — там, куда не проникали солнечные лучи — всё было сумрачным и тёмным.

Пётр смотрел только на освещённую солнцем сторону дороги, где сказочные розовые деревья манили к себе неразгаданной тайной, такой же волнующей и манящей, как и то, что ждало его впереди, в Москве.

4 февраля 1728 года царский поезд торжественно въехал в Москву. У самой заставы молодой государь вышел из крытого экипажа и велел подать открытые санки, чтобы стоя приветствовать огромные толпы народа, вышедшего встречать его.

Ему подали шестёрку каурых, без единого пятнышка коней, запряжённых цугом в лёгкие санки с высокой задней спинкой, обитые изнутри медвежьей шкурой. Вместе с ним в эти санки поместился князь Иван Долгорукий, но в отличие от государя он сел сзади, привалившись спиной к стенке саней, совсем скрывшей его.

После недолгой остановки у заставы поезд во главе с государем вновь тронулся в путь.

Видя стоявшего в санях молодого государя, толпы встречающих разражались ликующими криками, которые как волны перекатывались всё дальше и дальше по мере движения саней.

Торжественную встречу государя довершал праздничный перезвон колоколов множества храмов. И всё это — немолчный колокольный звон, радостные крики толпы, весеннее солнце, высокое голубое небо, гомон встревоженных шумом ворон и галок — наполняло душу Петра восторгом, никогда ранее им не испытанным.

Москва сразу же заворожила его, и не только торжеством встречи, а чем-то другим, совершенно отличным от Петербурга. Может быть, это был чистый белый снег, лежащий в сугробах по обочине дороги, его лёгкое весёлое поскрипывание под полозьями санок, возможно, холмистость улиц, так непохожих на длинные ровные улицы Петербурга, где их однообразие ничем не радовало глаз, тогда как здесь, съезжая с горки, он ощущал давно забытую им детскую радость. Да и небо над Москвой было другим: высоким, светлым, прозрачным, в Петербурге же оно серое и низкое, казалось, лежало на крышах домов, прижимая их к земле.

Из-за огромного скопления встречающего народа поезд продвигался медленно. Наконец он выехал на Красную площадь, тоже всю запруженную людьми. Хорошо ещё, что по обеим сторонам дороги стояли войска, оберегая поезд от наиболее ретивых, пробиравшихся как можно ближе к царским санкам.

Государь с любопытством смотрел на красные зубчатые стены Кремля. За ними блестели золотом купола Успенского собора, знакомые ему по картинкам, которые когда-то показывал бывший наставник и названый «батюшка» Александр Данилович Меншиков.

Мысль о нём на какое-то время отвлекла Петра Алексеевича от увиденного, но очень скоро он отогнал её от себя, как и мысль о его дочери и об их теперешней судьбе.

Оставив Красную площадь слева от себя, прибывшие вскоре свернули на довольно длинную улицу, по сторонам которой стояли большие каменные дома, оштукатуренные и покрашенные в светлые тона, отчего улица казалась празднично чистой, словно её вымыли к светлому Христову Воскресению. Наконец государевы сани остановились возле трёхэтажного дома, окна двух этажей которого — первого и третьего — были значительно меньше окон второго этажа. Ажурные кованые ворота отгораживали дом и усадьбу, видневшуюся за ним, от проезжей части улицы.

Не дожидаясь, пока служители торопливо отворят ворота, государь выпрыгнул из саней, с удовольствием разминая ноги, уставшие от долгого стояния в санях. Наконец ворота широко распахнулись, и служители, встретившие государя, низко кланяясь, расступились перед ним.