Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

6 января, в день Крещения, на церемонии водосвятия на расчищенном от снега льду Москвы-реки были выстроены два полка — Семёновский и Преображенский. Все ожидали государя. К полудню на льду показались раззолоченные санки, запряжённые шестёркой лошадей цугом, в которых ехала государыня-невеста, а государь стоял на запятках её саней. Их сопровождали эскадрон кавалергардов и многочисленная свита. Подъехав к самой проруби, где должно было проходить священное действо, государь сел верхом на подведённую ему лошадь и стал во главе полков.

Все замерли в ожидании торжественной процессии, выходящей из ворот Кремля. Наконец от кремлёвской стены, розовато-седой от мороза, вынесли иконы, кресты, хоругви, вышли священники. Их одеяния, посеребрённые морозом, блестят на солнце, их много-много. В блеске холодного солнца сверкают ризы, иконы, высокие митры архиереев. Они идут из Кремля медленно, долго, поют певчие, гудят колокола. При словах протодиакона: «Во Иорда-а-ани крещающуся Тебе, Господи-и» — грохочет пушка. Все крестятся, поднимают головы, глядят на башню, где из зубцов выплывают чёрные клубы дыма от выстрелов пушки.

Завершив обряд крещения, торжественная процессия уходит назад, под стены Кремля, а пушки всё продолжают палить.

Внезапно погода изменилась, подул сильный северный ветер, небо затянуло белёсой мглой, которая скрыла солнце. Стало ещё холоднее.

Государь Пётр Алексеевич ещё утром, собираясь на водосвятие, почувствовал себя плохо. Голова болела, в теле не было лёгкой радости предстоящего праздника. Андрей Иванович Остерман, не отлучавшийся в последнее время от государя, заикнулся было о том, чтобы тот остался дома, он без слов видел, что тому сильно неможется. Однако государь даже не ответил на заботу своего наставника и лишь глубже натянул на голову меховую шапку, на чём настоял Остерман. Но даже на недолгой дороге от Лефортовского дворца до Москвы-реки государь сильно продрог.

Он не помнил, чтобы ему когда-либо было так холодно. Ему стоило большого труда сесть верхом на лошадь, прикрытую от мороза попоной, которую тут же сняли. Пётр с трудом удерживал поводья окоченевшими руками. Но от своего состояния его скоро отвлекло действо, в котором он участвовал.

А ветер становился всё злее и злее, вот он уже подхватил сметённый со льда снег и закружил его, швыряя колкими снежинками в лица празднующих.

Едва вернувшись домой и войдя в жарко натопленное помещение, Пётр почувствовал сильную головную боль. Сначала он хотел было присутствовать на балу, устроенном в честь праздника, но осмотревший его врач велел ему лечь в постель.

Болезнь навалилась на него неожиданно. Он — крепкий, здоровый — привык всегда ощущать в теле лёгкость, был скор, подвижен. Теперь же перемежающаяся лихорадка кидала его то в жар — тогда он скидывал с себя не только одеяло, но и бельё, — то в холод, когда всё тело его застывало, а зубы во рту непроизвольно стучали друг о друга. Тогда его, заботливо переодев в сухое бельё, укрывали не только одеялом, но и огромной медвежьей полостью.

Возле его постели толпились люди. Он то узнавал их, то удивлялся, кто это и почему они говорят тихо, будто кто-то болен. Его часто посещали видения. То он был с цесаревной на охоте и никак не мог сказать ей, припомнить что-то важное; то ему мерещился Петербург, сестра, смотревшая на него с невыразимой любовью; то вновь он один лежал на лесной поляне, а над ним склонялось чьё-то знакомое доброе лицо, но кто это был — он никак не мог вспомнить.

Однажды утром, проснувшись, он почувствовал себя легко, словно и не был никогда болен. Он сел на постели, огляделся — в комнате никого не было. Взглянув в окно, он вдруг увидел за ним знакомого лекаря, того, кто когда-то приходил к сестре, когда она была больна.

Сойдя с кровати, он подошёл к окну — ноги приятно холодил натёртый воском пол, заглянув ещё раз в окно, снова увидел знакомое лицо. Тот что-то говорил, показывая на окно. Любопытствуя узнать, что говорит лекарь, Пётр рывком распахнул окно. Морозный студёный воздух тут же охватил его, но ему не было ни холодно, ни страшно.

— Ты пришёл меня вылечить? — громко спросил Пётр, с удовольствием вдыхая зимний свежий воздух.

Лекарь отрицательно покачал головой.

— Почему? Почему ты не хочешь меня вылечить?

Лекарь за окном вновь покачал головой, произнеся лишь одно слово:

— Поздно!

— Поздно, поздно, поздно, — несколько раз повторил Пётр и рухнул на пол.

Его нашли на полу возле распахнутого настежь окна без сознания. Суетясь и толкаясь, перенесли на постель, закрыли окно, кто-то тут же велел снова натопить выстывшие покои государя. Все вновь забегали, зашумели, но государь уже ничего не слышал и не понимал.

Мечась в беспамятстве ночью 18 января, он очнулся, сел на постели, посмотрел на всех, столпившихся вокруг него, и отчётливо произнёс:

— Запрягайте сани, хочу ехать к сестре.

Российский государь Пётр Алексеевич Романов скончался в ночь с 18 на 19 января, накануне дня, назначенного для его свадьбы с княжной Екатериной Долгорукой. Ему не было ещё и пятнадцати лет. С его смертью прервалась мужская линия династии Романовых. Россию ожидало смутное время.

В субботу 17 января семейство Долгоруких: Алексей Григорьевич с сыном Иваном, два брата Алексея Григорьевича — Сергей и Иван, Василий Лукич — сидели в нижних покоях Головинского дворца в спальне Алексея Григорьевича и, встревоженные, обсуждали создавшееся положение. Алексей Григорьевич высказал вопрос, который был у всех на уме: — кого следует возвести на престол?

Самый дальновидный из Долгоруких, Василий Лукич, ответил:

— Как ты думаешь?

Тогда Алексей Григорьевич заявил, что, по его мнению, следует составить завещание в пользу его дочери, невесты государя. Осторожный Василий Лукич колебался, находя это слишком опасным. Но когда Сергей Григорьевич присоединился к мнению брата, Василий Лукич, боясь скомпрометировать себя в глазах братьев, переменил тон и показал письмо, полученное им от датского посланника барона Вестфалена. В этом письме Вестфален писал:

«Говорят о безнадёжном положении императора; если бы он скончался, кому перейдёт престол? Воцарение великой княжны Елизаветы было бы неприятно его королевскому величеству. Вы должны были бы позаботиться о возведении на престол племянницы Вашей, невесты императора...»

Это письмо уничтожило последние колебания. Решено было составить фальшивое завещание и, если бы не удалось заставить государя поставить свою подпись и таким образом узаконить его, князь Иван, умевший имитировать почерк Петра, должен был его подписать.

Василия Лукича попросили составить текст завещания, но он был слишком опытным, чтобы согласиться своей рукой написать такой компрометирующий документ. Он сослался на свой плохой почерк, и завещание, составленное словесно им самим и князем Алексеем, было написано в двух экземплярах Сергеем Григорьевичем.