Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

— Поднимите меня! Облачите в дорожное платье. Едем без мешканья.

— Струги на реке Шексне готовы! — объявил Чепелев: ему в Москве предписали, как и с каким бережением везти человека, для царя бесценного. — Да вот не знаю, как до воды добраться. Дорога коряжистая, в выбоинах, грязь — лошадям по брюхо.

— Несите меня! — прикрикнул Никон. — В сени, на крыльцо! С братией прощусь. Как везти — ваше дело.

Слух о царской милости полетел по Кириллову монастырю огнём. Кого-то страхом опалило — коли Никон в гору пошёл, так уж на самую высокую. Прежде, до наставника Никиты, обиды старцу творились глупые, злые. Так карлики измываются над падшим великаном.

Чернецы оставляли дела, спешили к Никоновой келии. Старец, благословляя и прощая всех, любивших его и гнавших его — плакал. Многие плакали. На колени становились.

Наконец подали к крыльцу лошадей. Шестёрку! А впряжены в розвальни. Никона уложили на новое, пахнущее цветами сено. Лошади тронулись, и тотчас ударили колокола. Пасхально, с трезвоном.

Струг был устлан коврами. Никон видел это, и что везли шестёркой — тоже видел, но не было в нём радости. К радости примешалось бы злорадство, а на это силы нужны, чувства.

С палубы не велел себя унести. Лежал, почти сидел, опершись на высокие подушки. В шубе, в валенках. Август. Августовские ветерки с ознобинкой.

Ветерки дули, но Никон свободно не мог надышаться. И уж так пахло рекой! Запах большой воды жил в нём с детства, на Волге с отцом рыбачили.

Превозмогая ледяной покой, гасивший все желания и саму жизнь, вызывая в памяти самых близких людей: жену свою, ребятишек, но память была пуста, как лист бумаги, ещё только приготовленный для писания.

— Чему же быть ещё? — спрашивал себя Никон и знал: ничему.

Ему шёл семьдесят седьмой год. Семь — святое число, но он всю жизнь отметал магию цифири. Православному человеку грех играться в гадания. Жив, и слава Богу.

На третий день плавания, за двадцать вёрст до Волги, на борт струга поднялись иноки Воскресенского монастыря. Иеромонах Варлаам, столько лет деливший с господином своим ферапонтовское заточение, а с ним иеродиакон Серафим. Тоже человек верный.

Поплакали. Варлаам и Серафим отслужили молебен. Никон благодарно взял Варлаама за руку, долго не отпускал.

— Плывём той же дорогой, что была нам двадцать девять лет тому назад. — И засмеялся тихонько. — Господи, вы же — поросль, а сё было в пятьдесят втором году... С мощами святителя Филиппа плыл. На патриаршество.

Погода, щадя болящего, после долгих дождей установилась погожая. Солнце днём припекало, как в июле, благоуханные вечера радовали теплом, а старец мёрз.

— Далеко ли до Ярославля? — единственное, что спрашивал у Варлаама, у архимандрита Никиты. Архимандрит не захотел оставить болящего без своего духовного попечительства.

Праздник Успения Богородицы встретили в Романове, но служили на струге, ехать в храмы у Никона не было сил.

Утром 16 августа болящий громко вскрикнул. Варлаам заметался, но увидел: старец манит его наклониться.

— Духовника позови!

Пришёл архимандрит Никита.

— Далеко ли? — спросил святейший.

— Толгский монастырь уж виден!

Никон осторожно, боясь вызвать боли, вздохнул:

— Дожил-таки до Ярославля. А то всё пустыни, пустыни! — и опять замолчал, только глаза ширились. — Всё во мне болит, всякая кровиночка. Останови, Никита, корабль. Тотчас останови!

Причалили где пришлось.

Болящий попросил напутствия в вечную жизнь. Исповедал грехи, причастился запасными дарами из рук духовника. А потом уснул, покойно, глубоко. Пробудился окрепшим, боли унялись.

День перевалил за половину, когда струг Никона подошёл к Толгской обители.

Братия встречала старца, как встречают великих архиереев. Принесли чудотворную икону Толгской Божией Матери, обретённую во времена святителя Петра, московского чудотворца. Никон приложился к иконе. И тут выступил из толпы иноков старец, пал на колени перед одром святейшего, обнял ноги его, поцеловал.

— Кто ты? — спросил Никон.

— Аз бывший наместник Спасоярославского монастыря, архимандрит Сергий, — ответил кающийся. — Злобна тварь, ругатель твой. После суда, когда тебя из сана извергли, радовался твоему несчастью и над именем твоим кочевряжился, пинал тебя, поверженного.

И торопясь, плача, Сергий принялся рассказывать о чудесном явлении святейшего нынешней ночью. Во сне ли, наяву ли, но от Бога.

Никон возложил руку на голову Сергия, сказал:

— Когда возвышает нас Бог, много, много вокруг ищущих счастья. Когда же нас гонят — то опять же сквозь толпу, кричащую посоромины. Прощаю тебя, Сергий. Бога о прощении моли!

Больной стал, и братия Толгской обители, получив благословение великого старца, удалилась.

Ночевать решили у монастырской пристани. Пусть святейший наберётся сил перед завтрашними торжествами.

В Ярославь поплыли утром. На Волге ни морщинки. Катит поток серебро румяное, где-то за далями вливается в небеса. Оттого и небеса розовые, и берега как в цвету.

Зашли в речку Которосль, стали против Спасо-Преображенского монастыря. Древнейшего, основанного в 1216 году. Ярославское княжество на два года моложе сей дивной обители.

Высокий спуск к реке затопило народом. На струг поднялся воевода с властями, архимандрит монастыря с братией. Желали святейшему здравия, целовали руку. Никон благодарил глазами да слабым поднятием ладони.

Народ шёл нескончаемой вереницей. Кто плакал, кто просил молитв.

— Не довольно ли? — спросил Никона думный дьяк Чепелев. — Утомили тебя, света!

Никон глянул с яростью, и дьяк отступил.

Последними подошли к владыке мать с доброй дюжиной детишек. Никон возложил руку на голову трёхлетней девочке, смотрел в синие глазки и знал: вот она — жизнь.

Девочка сказала:

— Дедушка! — и подала крошечный цветок — незабудку.

И вырвалась из груди великого старца последняя хвала Творцу сего мира:

— Господи! Господь наш, яко чудно имя Твоё по всей земли, яко взятся великолепие Твоё превыше небес. Из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу...

Струг отвели от берега с поспешанием. Из-за Которосли к судну направлялись лодки с деревенским народом, а болящий совсем уж изнемог.

Возле одра неотлучно стояли архимандрит Никита, иеромонах Варлаам, инок Серафим.

Никите показалось, святейший что-то хочет сказать. Наклонился.

— Господь... Господь указал... Всем... И Москве! Москве! Аз — паст... ты... рь, — разлепляя пересыхающие губы, прошептал Никон.

Он хотел, чтобы поняли и запомнили: Бог даровал ему, святейшему, исполнить пастырскую службу в последние часы жизни. И служба сия, как в лучшие годы, была многолюдна. Народ, отринув запреты церковных властей, любил его, как отца.