Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

Струг поставили на Волге, против Тутовой горы. Святейший смотрел на купола храмов, на синеву небес, необычайную для августа. Такое небо бывает в октябре, когда всё уже отцвело, одарило плодами и когда, замыкая круг года и жизни, надобно ждать снега.

Ударил колокол Соборного храма, звал к вечерне. Никон встрепенулся. Его ждут к службе. Торопливо оправлял бороду, разглаживал складки на одежде. Духовник архимандрит Никита начал читать отходные молитвы. Голос над водою звучал чисто, светло...

Колокол умолк.

— Святейший не дышит, — сказал Варлаам.

Архимандрит закрыл глаза умершему.

Пришёл думный дьяк Чепелев, приказал подьячему:

— Запиши. Нынче, семнадцатого августа 7189 года от Сотворения мира, 1681-го от Рождества Христова в четыре часа по полудни отошёл ко Господу святейший патриарх Никон. Жития его было семьдесят шесть лет, два месяца, двадцать четыре дня.

Иноки хлопотали над покойным. Опрятали тело в схиму, читали заупокойные молитвы. А в Москву, к царю, к патриарху, скакали, не щадя лошадей, скорые гонцы.

Пошла последняя схватка вокруг имени усопшего.

Царь Фёдор Алексеевич просил святейшего Иоакима принять участие в погребении святейшего Никона, местом погребения указывал Воскресенский монастырь.

Иоаким ответил:

— Я готов похоронить инока Никона.

Тогда царь позвал на отпевание митрополита Новогородского и Великолукского Корнилия.

Двадцать пятого августа великий государь Фёдор Алексеевич приехал в монастырь с тётками-царевнами Анной Михайловной да Татьяной Михайловной, с царевнами-сёстрами Марфой, Екатериной, Марией, Софьей, Феодосией, Евдокией, с царицею Натальей Кирилловной и с братом своим царевичем Петром.

Тело усопшего всё ещё было в дороге. Из Ярославля везли сухим путём, останавливаясь в городах, в монастырях, дозволяя народу проститься с великим владыкой. До Троице-Сергиевой обители гроб провожал архимандрит Никита, отсюда в Воскресенский монастырь тело святейшего вёз наставник Троице-Сергиева монастыря архимандрит Викентий.

Фёдор Алексеевич, отдохнув с дороги, принялся расписывать, как кому действовать на похоронах, где чему быть.

В царском поезде прибыло двенадцать отроков ангельского вида. Они должны были, окружив гроб, нести чёрные аршинные свечи.

Полуаршинных свечей, и тоже чёрных, из Москвы доставили два воза, чтобы всем хватило.

Царь осмотрел место упокоения, приготовленное для себя во время жития в Воскресенском монастыре самим Никоном. Могила была в пределе святого Иоанна Предтечи под Голгофою, стены выложены белым камнем.

Фёдор Алексеевич пришёл в собор вместе с Петром.

— А он от старости умер? — спросил царевич.

— От старости.

— А старость, когда борода длинная?

— Когда лет много, — сказал Фёдор Алексеевич. — Когда жизнь была долгой.

— Я девять лет уж прожил. — Пётр выставил перед собой пальцы, большой на левой руке загнул. — Много?!

В глазах ужас.

— Мы с тобою, брат, молодые, — улыбнулся царь.

Гроб с телом покойного привезли в тот же день, 25 августа. Доставили на Мельничный двор. Фёдор Алексеевич пожелал присутствовать при обряжении святейшего, так ли всё будет сделано.

Иноки сняли с усопшего схиму, свитку, власяницу, вириги. Надели белую греческую рубаху, сотканную из верблюжьей шерсти. На рубаху — рясу таусинного [55] Таусинный — тёмно-синий. бархата, на рясу архиерейскую патриаршью мантию с источниками, со скрижалями, шитыми золотом. И наконец, любимую аввой панагию, яшмовую, с прорезным изображением Богоматери и Предвечного Младенца, омофор, клобук...

Всё это тоже было припасено для себя самим Никоном.

Спать Фёдор Алексеевич лёг сразу после вечерни, не поужинав, но среди ночи проснулся. И понял — от голода. Затеплил от лампады свечу. Открыл шкафчик — книги. Открыл другой — свечи стопками, берестяные туески, коробочки. В коробочках ладан, еловая смола, камешки. В туесках — сушёные ягоды шиповника, малины, черёмухи. Взял черёмухи. И что-то весна сразу вспомнилась, захотелось тополиной сладости в воздухе.

В келию заглянул монах, приставленный к государю на потребы, за перегородкой ночевал.

— Ясти захотелось?

Фёдор Алексеевич виновато улыбнулся:

— Вчера день выдался суетный, забыл о еде.

— Селёдочка у меня есть да сухарики.

Селёдка была жирная, вкусная.

— С Плещеева озера, — сказал монах. — У меня ещё одна есть.

Фёдор Алексеевич съел и вторую селёдку, с молоками. Аржаные сухари пахли русской печью, похрустывали весело.

— Скажи мне, отче! На батюшку моего, на Алексея Михайловича, среди иночества есть обида? Круто ведь обошёлся с новопреставленным.

— Иноческому чину недосуг обижаться — успевай Бога молить.

— И у батюшки, и у святейшего пыхи были яростные, обиды горчайшие. Скажи, отче, правду, велик грех на батюшке моём? Ведь ежели сей грех на батюшке, так он и на мне. Я шестой год на царстве, не при Алексее Михайловиче, а при Фёдоре Алексеевиче святейшем был ввергнут в строгое заточение.

— Всё от Бога! — сказал монах. — Коли допустил тебя святой отец наш погрести останки его, значит — прощён.

Помолились.

Заснул Фёдор Алексеевич после полуденной трапезы быстро и крепко. Пробудился полный сил. Действо предстояло великое и долгое.

В первый час дня раздался благовест большого соборного колокола. Звон подхватили другие колокола, собирая к Крестному ходу братию, всех прибывших и окрестных жителей. Великий государь, митрополит Корнилий, духовенство, бояре, дворяне, крестьяне с пением: «Днесь благодать Святого Духа нас собра» двинулись из монастыря к большому каменному кресту на горе Елеонской.

Здесь с телом святейшего ждал архимандрит Викентий.

Пришедшим ко гробу роздали чёрные свечи. Владыка Корнилий отслужил с архимандритами краткую литию.

Гроб Никона подняли на руки. Начался последний путь. Носильщики менялись. В собор усопшего вносил с боярами сам великий государь.

Собор огромный, как Вселенная. Хоры пели так, будто все Силы Небесные собрались принять душу страстотерпца. Двенадцать отроков, в белоснежных, с золотым шитьём, стихарях, с аршинными свечами, как с мечами, окружили гроб, аки ангелы.

Поминали Никона на ектениях патриархом, кафизму и апостол читал сам Фёдор Алексеевич.

Десять часов продолжалось погребение.

Пришло время последнего прости. Царь вынул из-под мантии руку Никона, поцеловал. Сё был первый его поцелуй святейшего, ибо родился Фёдор Алексеевич три года спустя по оставлении Никоном патриаршества.

Глянул на тёток своих, на сестёр, сказал:

— Подходите!

И все совершили целование.

Было темно, когда сели за поминальную трапезу.

Фёдор Алексеевич подарил митрополиту Корнилию облачение и святые сосуды из ризницы Никона и от себя сто рублей. Монастырю пожаловал тысячу. Самую дорогую митру и самый дорогой саккос святейшего Никона великий государь повёз в Москву, в подарок патриарху Иоакиму. Патриарх сего подарка не принял.