Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

— Верно! — хлопнул по столу огромной лапой «царевич» Нечай. — Янка, забирай полусотню наших донцов да тыщи две приставших и гони в Макарьев.

— Макарьев на другом берегу! — возразил Янка.

— Нам хозяева помогут. — Алёна подтолкнула Енафу. — Дашь корабль?

— Я, чай, мужняя жена, — ответила Енафа.

Казаки упёрлись глазами в Савву.

— На моём корабле восточные патриархи плавали, — сказал тот, храня достоинство. — Осчастливь и ты, ваше высочество.

— Я? — призадумался Нечай. — Нет, я в другой раз. Нужно край показачить...

— Прежде всего пусть Василь тебе присягнёт, — сказала Алёна. — Как бы из Казани войско не прозевать... Да ещё Козьмодемьянск.

— Ай да черница! Истинный атаман! — радостно закричал Янка, наливая Алёне полную чару.

— Кровь лью, а вина не пью, — отвела его руку атаманша.

— Укажи-ка ты нам попа доброго, у какого мог бы я исповедаться, — тяжко вздохнул Нечай. — Сюда шли через Алатырь. Там на воеводстве сидел Акинф Бутурлин. Запёрся со всем семейством, с дворянами, с дворянками в церкви. На грех церковь была деревянная. Наши хотели их выкурить, а те заупрямились, не открыли дверей... Погорели.

— Никогда не выбирай, на кого грехи сваливать. Не поп хорош, Бог милостив. Кого послал тебе, тот и есть лучший.

— С твоим умом — тебе бы в игуменьи, — смеялись казаки.

Алёна поднялась.

— Меня в Макарьеве ждут. Хозяевам спасибо за хлеб-соль, а тебе, царевич, за милость. — И глянула на Яцку: — Пошли, казак.

— Да я недопил.

— Волги тебе будет довольно — жажду утолить?

Казаки смеялись, нравилась им атаман Алёна.

Пришлось и Савве собираться в дорогу, перевозить войско бунтарей на левый берег.

Утром Енафа, взяв с собой пятилетнего Малашека, поехала на мельницу рассказать Иове о мурашкинских делах.

Казаки на мельнице были, взяли десять мешков муки, но мельников не тронули. Кельдюшка перепугался, собрал котомку и ушёл в Вальдеманово родню проведать.

— Я ждал тебя, матушка. — Иова вежливо поклонился и повёл родительницу к плотине, где вода шумит: знать, хотел сказать тайное.

— Казаки отца увели, — торопилась с новостями Енафа, но взгляд у сына был отсутствующий. — На кораблях наших станут войско перевозить к Макарию. В Мурашкине ужас: воеводу казнили, твоего ненавистника Фрументия...

— Да, — сказал Иова. — Крови прольётся много. Корабли пропали. Всё здесь пропало. Поезжай с Малашеком в Рыженьку. Сегодня и поезжай.

— Иовушка, да как же?! А батюшка?

— У батюшки дорога зело дальняя! — Иова покачал головой. — Не думай о худом. Батюшка — глаза Божии. Ему дано быть свидетелем.

Страшно, когда твой сын видит жизнь наперёд.

— Иовушка! — пала духом Енафа. — Может, с нами бы... и ты поехал?

— Моя дорога — в лес, подальше от людей.

— Это я твою жизнь сломала. Заманили меня, глупую, злые хитрые люди в сатанинские сети, а я и сама пошла, и тебя взяла.

Никогда не поминала Енафа о днях, когда во время ратной службы Саввы втянута была в секту, когда слыла у отступников Христовых за Богородицу.

— Судьба, — сказал Иова.

— А что ты про него знаешь? — Енафа показала на Малашека, смотревшего, как вода крутит мельничное колесо.

— Счастливую жизнь проживёт. При земле.

— Как дед?!

— Малашек будет сам себе хозяин. Пахать землю — его судьба, его счастье.

— А ты? Иовушка, а ты?

— Мне надо новую птицу родить. Благослови.

— Благословляю, — пролепетала Енафа и совсем опустила голову, не посмела спрашивать сына про его птичьи тайны.

Взяла с собой четыре мешка муки самого нежного помола и, уже сидя в телеге с Малашеком, просительно глянула на Иову:

— Скоро ли увижу тебя, сыночек?

Иова улыбнулся, покачал головой. И вдруг схватил Малашека, обнял, рванул со своего кафтана пуговицу нефритовую в виде совы:

— Играйся. А ты, матушка, прости и прощай! — и махнул рукой на лошадь, да как — скоком пошла.

Иова долго смотрел на пылевой вихрь за матушкиной телегой. Уезжала его жизнь, обыденному пришёл конец — впереди леса, поиски сокровенных сил, нечеловеческой воли.

Енафа разбирала сундуки. В одном лежало её добро, женское: скатерти, кокошники, сарафаны, ферязи, убрусы, исподние рубахи, в другом — мужская рухлядь, в третьем — детская. Составить обоз да и увезти весь домашний скарб, но много ли наездишь в такую пору? На дорогах крестьяне с косами, казаки с ружьями, царские солдаты с пушками. Если не на сундуки, так на лошадей позарятся, а чтобы концы в воду — зарежут.

Полдюжины узлов навязала да и повалилась на лавке без сил. Сказанное Новой сидело в голове, как гвоздь, но здравое рассуждение своё брало. «Клуша, сиди! Сломя голову бегать — без головы останешься».

В горницу влетел Малашек, глаза круглые:

— Маменька, дядьки на конях!

А в курятнике уже гвалт: видно, кур ловят.

Енафа успела привскочить, перстень с камнем, с изумрудом, в паз между брёвнами сунуть, в паклю, тут и вкатилась братва. Лопочут, всюду лезут, глаза как у хорьков: черемисы, татаре... Ни одного русского лица.

Узлы порасхватали, сундуки до донышка выбрали.

Появился начальник, указал на Енафу:

— Богачка! Гоните бабу на площадь!

— А мальца?

— И мальца. Такой же кровосос растёт.

Очутились Енафа с Малашеком перед помостом: там, где совсем недавно стояло семейство воеводы Племянникова. Сюда же приволокли и других зажиточных людей.

Согнали народ. Атаманом у заезжей вольницы был мордвин Боляев. Рыжеватый, среднего роста, с хорошим открытым лицом. В его отряде было полторы тысячи мужиков, а русских среди них меньше сотни. И три донских казака. Один из казаков прочитал мурашам грамоту атамана Разина.

— Поклон вам от Степана Тимофеевича! Понятно? — крикнул казак, обводя весёлыми глазами сутулую, прибитую страхом толпу. — Всей черни пишет и кланяется. Понятно? Зачитываю: «Хто хочет Богу да государю послужить, да и Великому Войску, да и Степану Тимофеевичу, и я высылаю казаков, и вам бы заодно изменников выводить и мирских кровопивцев, — казак ткнул пальцем в сторону Енафы, — выводить. И мои казаки како промысел станут чинить и вам бы итить к ним в совет. И кабальные, и опальные шли бы в полк к моим казакам». Так велит Степан Тимофеевич. Ну а вам решать.

Указал на богатых людей.

— Хотите — головы им порубаем? Хотите — по-учёному — всех на виселицу. Как скажете, так и будет.

«Господи, — взмолилась Енафа, прижимая к себе Малашека. — В Рыженькую уеду, полем буду кормиться. Только спаси! Невинное дитя спаси!»

На одного Бога уповала. «Царевич» Нечай ушёл под Васильсурск. Оставленные в Мурашкине казаки тоже куда-то отлучились.

— С кого начнём? — спросил казак толпу. — Вот баба с дитём. Она у вас мельничиха, корабли, говорят, имеет?