Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

— Отчего же он в Пустозерске? Раскольничает?

— Бог избавил! Корабль забрали у него разинские воры, силой... А потом его вместе с ворами в дальний острог... Жена мыкалась, мыкалась, поехала к своему сидельцу.

— Приготовь указ о помиловании, — сказал царь. — Полегчало?

— Полегчало.

— Вот и мне бы этак... Ладно, начинается. Сейчас ангел Рафаил явится Товии.

Спала гора с плеч Артамоновых.

Указ приготовил, но поднёс для утверждения уже в другой благоприятный день, когда Бог послал доставить великому государю большую радость.

В середине марта в Москву приехал нежинский протопоп Симеон Адамович; а с ним сыновья гетмана Самойловича Семён да Григорий, с учителем своим Павлом Ясилковским, с наставником Батуринского монастыря игуменом Исааком.

Сам же гетман бил великому государю челом, испрашивая приказания идти вкупе с князем Ромодановским в поход на Крым или к Чигирину на Дорошенко. Уповая на царскую милость, не денег желал для себя и для Войска, но лёгких полковых пушек, свинцу, пороха, ратных людей в малороссийские города.

В Киев государево войско, ведомое князем Юрием Трубецким, прибыло уже в середине февраля.

Готовились к походу и другие полки. Было собрано несколько тысяч саней, чтоб успеть по зимнему пути, но воевода Григорий Григорьевич Ромодановский прислал гонца с предупреждением: «Весна в Малороссии нынче зело ранняя. Такого водного располения старожилы не помнят. Реки растеклись морями. Поспешать нельзя». К этому «нельзя» князь Григорий Григорьевич прибавлял: «Ратных людей при мне нет никого».

Обрадовал. Турецкие отряды не только в Каменце, но в Межибожье, в Баре, в Шванце, в Снятине... Церкви разграбили, колокола перелили в пушки. Отбирают детей, девок. Увидят свинью, говорят: казак.

Артамон Сергеевич, докладывая всё это великому государю, сиял глазами.

— Вижу, вижу! Хорошее напоследок приберёг! Настращал, теперь утешь! — Алексей Михайлович знал своего слугу.

— Государь! Мы турка в Москве пугнём!

— Как? Чем?

— Пушками! Наряд всё равно к походу пора готовить. Провезём пушки по всей Никольской через Красную площадь и в Спасские ворота. Иноземцев, какие в Москве обретаются, пригласим на смотрины.

— Молодец, Артамон! — Царь шибко почесал в затылке. — Не забудь среди иноземцев своих людей поставить! Пусть всё слышанное запишут. Ты мне эти записки потом прочитай.

— На пушки и гетманским сынишкам поглядеть будет полезно, — вёл Матвеев свою линию. — А главное — Ивану Серко.

— Запорожцу? Давно его привезли?

— Вчера, великий государь.

— Ты ему веришь? — Спрашивая, царь опустил глаза.

— Он — казак. Что у него в голове, на донышке, не знаю. Но поляки для Серко — враги до гробовой доски. Для турок, как изволил слышать, казаки свиньи. Некуда ему деваться.

— Сам с ним поговори, душа в душу. К патриарху потом отправь, после патриарха ко мне... Вот что, Артамон! Коней наберите самых добрых — пушки-то везти. Пушки не осрамят, а вот клячи, сбруя в котяхах... Сам за всем присмотри.

Девятнадцатого марта Москва не торговала — глазела. Везли пушки. Кони парами, рослые, кормленые. Подобраны в масть. Бляхи на сбруе начищены. Пушки как белуги. Большие, изукрашенные. Лафеты тоже изрядные, для стрельбы удобные. Но поразительнее всего — пушек было не десяток, не сотня и даже не две сотни и не три...

Алексей Михайлович с Натальей Кирилловной, с царевнами-сёстрами, с царевнами-дочками смотрели на царский наряд с дворцовых переходов.

Государь плечи развернул, брюхо подобрал, глядел весело.

— Ну?! — спрашивал он Наталью Кирилловну.

— Ужас! — кивала царица. — Если они сразу-то все — бааа-бах! Одним громом пришибёт!

— Чего порох тратить! — рассмеялся Алексей Михайлович. — Мы зраком, государыня, зраком недругов шибаем!

— Батюшка! — подала голос царевна Софья. — А можно сделать большую пушку? Зело большую!

— Да какую же?

— С троянского коня.

— С троянского, говоришь?! — изумился Алексей Михайлович. — Был бы мастер. Да только такую пушку с места не стронешь.

— Прости, батюшка. Я не подумала.

Понравилась Алексею Михайловичу думающая дочка, и тотчас резануло по сердцу: такие пригожие, премудрые — и всем быть в вековухах.

«Господи, пошли женихов».

Царевич Фёдор Алексеевич на пушки глядел с Кремлёвской стены. Царевича опекали его дядьки, боярин князь Фёдор Фёдорович Куракин, думный дворянин Иван Богданович Хитрово да Богдан Матвеевич Хитрово с приятелем своим, с Иваном Милославским.

— Пушки, должно быть, развезут по разным городам? — спросил царевич Куракина.

— По городам, по полкам! — опережая медлительного Куракина, поддакнул Богдан Матвеевич.

— А это жалко! — Личико у Фёдора было серьёзное, умное. — Если бы все эти пушки собрать в одно место да как выставить разом перед врагом, да как пальнуть едино! Тут и придёт конец войне.

— Ах, ваше высочество! Ах, как мудро размыслено! — расцвёл Богдан Матвеевич.

— Перед такой силищей мало кто устоит! — согласился Милославский. — Но война, пресветлый царевич, не одна пальба да рубка. Наряд нужно за тысячу вёрст везти, а к наряду подавай свинец, порох.

— Ну а если к городу приступать?! — Было видно, царевичу жалко расстаться со своей счастливой придумкой.

— Если приступать к городу, чем больше пушек, тем лучше! — одобрил высочайшую мысль Богдан Матвеевич. — Иные воеводы города по полугоду осаждают. А если пушек много, можно сразу всё пожечь, стены до подошвы сравнять!

— Счастлив тот царь, у кого пушкари в почёте, а пушки всегда наготове! — вставил словечко Куракин. — Государь Иван Васильевич Грозный Казань пушками смирил.

— А почему мой батюшка не смог Ригу взять? — спросил царевич, и вопрос был столь нежданным, что бояре носами зашмурыгали. — Пушек было мало?

— Должно быть, мало. — Ивану Богдановичу пришлось отвечать, самому молодому.

— Измена подвела, — сказал правду князь Куракин. — Немецкие офицеры к осаждённым перебежали.

— А мы их всё зовём и зовём.

— Войско надо устраивать. Силой строя не переломишь, — вздохнул старик Хитрово.

— Надо, чтоб один немец десятерых русских обучил, и пусть к себе убирается. — Фёдор говорил Богдану Матвеевичу, и тот, согласно кивая, сиял глазами, щеками: ай да царевич!

Матвеев смотрел парад вместе с Серко. Стояли на Спасской башне.

Серко был в цветном кунтуше, подбитом куницей. У локтей прорези. Руки в прорезях. Жупан бархатный, густого синего цвета. Сапоги простые, кожаные, пояс тоже кожаный, казацкий, на голове смушковая серая кучма.

Роста казацкий вождь был среднего. Подбородок брит, усы понурые, в глазах высокомерное равнодушие. Но Матвеев видел: каждую пушку Серко обласкал, прикидывая силу и дальность боя.