Валентин Азерников - Долгорукова

— Для меня, — тихо сказала она.

— Что? — не расслышал Александр. Она не ответила и отвернулась. Александр постоял и, видя, что она словно бы задремала, тихо вышел.

В комнате, смежной со спальней, собрались Александр, Константин Николаевич, наследник с женой и Мария Александровна — Великая княжна. Они ждали, что им скажет Боткин.

Он развёл руками и сказал без всякого энтузиазма:

— Ну что мне вам сказать... Состояние не улучшилось, состояние, не скрою, тяжёлое, но в эту ночь, я уверен, ничего плохого не произойдёт.

— Значит, я могу вернуться в Царское? — спросил Александр.

— Па! — не сдержалась дочка.

— Но Боткин говорит...

— Но какой смысл, — вступился за брата Константин, — Саше тут сидеть? Мари всё равно ведь без сознания. К тому же она сама уговаривала его жить на воздухе.

— Ма всегда думает о других раньше, чем о себе, — сердито возразила Великая княгиня. — Может, и вам о ней надо подумать?

— Если Ваше величество позволит, — Боткин сложил свой чемоданчик, — я пока оставлю вас, — и он вышел.

Константин сказал племяннице с укоризной:

— Как ты говоришь с Государем при посторонних.

— Я с отцом говорю, а не с Государем. И о мама, а не об императрице. И считаю, что па не должен сегодня уезжать... Саша, — обратилась она к брату, — скажи.

Наследник уклончиво пожал плечами.

— Как па сам считает.

— Я поеду, а утром вернусь, — решил Александр.

— Не знаю, я бы не смогла дышать свежим воздухом, — ни к кому не обращаясь, заметила Мария Александровна, — зная, что мама почти никак не дышит.

Александр сердито посмотрел на неё и вышел.

— Правда, меня, — добавила она, — никто там не ждёт...

— Ты останешься у меня сегодня? — спросил Александр Катю. Она была в его спальне.

— А дети не приедут?

— Нет, они там остались.

— Ей не лучше? — она взглянула на Александра. Он покачал головой. — Так, может, тебе тоже надо было там остаться? Ты же потом корить себя будешь. И меня.

— Ну что ты, Катя.

— Человек всегда ищет виноватого, когда сам виноват.

— Но сегодня не такое опасное положение. Боткин обещал спокойную ночь. Давай ложиться...

Александр и Катя спали. Вдруг Александр, не проснувшись толком, рывком сел в постели, словно его что-то испугало.

— Что случилось? — сонно спросила Катя.

— Не знаю, — сказал он. — Но что-то случилось. Я еду...

Александр стремительно шёл через анфиладу дворцовых комнат. Лакеи почтительно открывали перед ним дверь за дверью. Наконец он вошёл в апартаменты императрицы и увидел всю семью. Все были заплаканы и смотрели на него с немым укором.

Горели свечи. Пел хор. Александр в чёрной повязке на рукаве стоял на коленях, молился и плакал. Немного сзади него стоял Константин.

Чуть повернув голову назад, Александр сказал брату:

— Я виноват перед ней, виноват... Как я перед ней виноват. Простит ли Бог меня? Она простила, простит ли Он? А если нет, если захочет наказать, то меня одного. Катя ни в чём не виновата, ты же знаешь. Это я увлёк её, это я обещал жениться, я сделал её матерью моих детей, я лишил её нормальной жизни, я поселил её в заточении, сладком, быть может, но в заточении... Я навязал ей свою волю. Я старше её на тридцать лет, и я один должен нести ответ за всё. Говорю это не только тебе, но и Ему, если Он меня слышит, если не отвернулся совсем.

— Да не казни ты себя так... Конечно, изменять жене — грех, великий грех. Но любить — истово, до потери рассудка, столько лет, против всех приличий, ни о чём больше не помышляя — разве так любить не Богова милость? Так что же больше: милость или грех?

Александр словно и не слышал его.

— Нет, нет, я знаю, кара за грех мой должна быть, и она приближается всё, я преступил и готов заплатить, но об одном молю: не сразу, не теперь, дай ещё несколько лет, ну хоть бы год — обвенчаться, узаконить её и детей, а тогда уж...

Пять человек стояли на песке у самой воды.

— Он ездит в одни и те же места, — чертил на песке план Желябов. — Зимний — Аничков — Царское — Петергоф — вокзал... Одними и теми же маршрутами. Надо выбрать самый частый, сделать подкоп. Может, снять магазин — оттуда...

Михайлов сказал:

— Под улицей — большой заряд нужен. Люди погибнут.

— Когда он едет, — возразила Перовская, — улицу оцепляют. Только на тротуарах зеваки.

— А зеваки — не люди? — удивилась Фигнер.

— Лес рубят — щепки летят, — заметил Желябов.

— Надо установить себе срок, — сказал Михайлов.

— Сроки зависят от обстоятельств, — сказал Желябов. — Нужен динамит. Нужны деньги. Нужны люди.

— Люди есть, — сказала Перовская.

— Мало. Надо вербовать новых. Но надёжных. И опасаться провокаторов. — Он взглянул на Кибальчича. — Как с динамитом? — Кибальчич пожал плечами.

— Смотря для чего. Если под мостовую, надо много. В Зимнем почему не вышло — мало было. Я говорил.

— Халтурин не мог проносить больше, — возразил ему Желябов. — Сколько нужно, чтоб изготовить необходимое количество?

— Под мостовую? — Кибальчич задумался. — Несколько месяцев.

— Столько ждать мы не можем. Мы объявили в прокламации, что казнь неминуема. Чтоб в нас поверили, надо не медлить.

Перовская добавила:

— Но и подкоп из магазина... Раньше, чем за несколько месяцев, не осилить.

— Это долго, — жёстко сказал Желябов.

— Слушайте, — подал голос Михайлов. — А почему обязательно под мостовой? А что если... — он присел и стал чертить на песке. — Летом он в Царское и из Царского по каменному мосту ездит, так? Ну вот и... Мост-то легко взорвать — копать не надо.

— Это идея! — обрадовалась Перовская. — Тут же меньше надо динамита. — Она поглядела на Кибальчича. — Успеете?

— За лето? Постараюсь.

Царская карета в сопровождении эскорта охраны направлялась из города в Царское Село.

Сидящие в лодке Желябов и Тетёрка проводили её глазами, а когда она скрылась, стали грести под мост...

Варя и Катя стояли на мостике у пруда, глядя на воду, разговаривали.

— И что ж, ни слова? — Варя взглянула на Катю, та отрицательно покачала головой. — Ни намёка, ничего? Он же обещал — когда станет возможным. Стало вот...

— Год надо ждать, пока траур кончится. А пока только месяц прошёл.

— Ну так хотя бы сказал: мол, не волнуйся, я помню, что обещал.

— Скажет. Ему сейчас не до того. Либералы перемен требуют, партия наследника — ни в какую, семья не может простить, что он императрицу умирать одну оставил, и что мы... А он как мишень в тире — каждый, кто хочет, приходи и стреляй.