Валентин Азерников - Долгорукова

— Вам Варя сказала?

— Нет, не она. Да это и не секрет никакой давно.

— Да? Ну и ладно.

— Теперь в вашем новом положении вы совсем не захотите знаться с вашими прежними... — он чуть замешкался, — друзьями.

— А у меня их нет, друзей. Вот только Варя.

— А я?

— Вы? Смешно даже.

— А кто ж я?

— Никто.

— Это вам так теперь кажется, потому что вам теперь кажется, что вам никто больше не нужен. А останься вы одна...

— В каком смысле одна?

— Ну, Государь же не вечен. И много старше вас.

— Вы опять за свою старую песню.

— Чем она старше, тем правдивее.

— Я так далеко не загадываю.

— Далеко? — он усмехнулся. — Ну а если б это случилось? Вот если б я подошёл к вам, как сейчас, но вы никого бы не ждали — некого ждать, и сказал бы вам то, что сказал, что бы вы ответили? Тоже, что я никто для вас?

— Не знаю.

— Поверьте, это очень важно. И не только для меня.

— А для кого же ещё?

— Для вас.

— Опять ваши загадки.

— Я говорю то, что могу, но, поверьте, я ведь никогда не обманывал вас. Да и зачем мне это, ложь дорогу любви не проложит. Так скажите.

— Что? — Катя увидела, как в воротах сада показался Государь, и помахала ему рукой.

— Что бы вы мне ответили тогда? — Она пошла навстречу Александру, бросив вскользь:

— Тогда и узнаете.

К X. подошла Варя — раскрасневшаяся, запыхавшаяся.

— Ты что такой скучный? Идём в снежки играть, сразу развеселишься. Прелесть как хорошо!

Он слепил снежок и бросил его в статую. И попал точно в лоб.

— Какой ты, однако, меткий, — искренне восхитилась Варя. — Ты и из пистолета так? — Он криво усмехнулся.

— Скоро узнаешь.

Богданович закрыл отверстие в стене деревянным щитом, подклеил края обоев.

— Ну всё, — выпрямился он, — даже не верится.

— Заряда хватит? — спросила Перовская Кибальчича.

— Должно. Восемьдесят семь фунтов. Даже при брусчатке — должно.

— Ну что ж, остаётся ждать.

— В воскресенье развод в Манеже. Может, в воскресенье?

— Сегодня двадцать пятое. Это первого марта выходит. Неделя ещё. Ну что ж, может быть...

Из кафе вышел X., огляделся и пошёл по улице. Увидев ещё одно кафе, зашёл туда. И вскоре вышел...

Перовская лежала в постели с Желябовым.

— Если всё выйдет, давай уедем, Андрюша.

— Куда же?

— Не знаю. Хорошо бы куда-нибудь в тёплые края. Я так намёрзлась за эту зиму, что, кажется, никогда не согреюсь... — Он обнял её, прижал к себе. — Вот только так и согреваюсь.

— А если возьмут?

— Ну если... Мы ж знали, на что шли. Жалко, конечно, уходить из этой жизни, но главное в ней я уже узнала: ненависть и любовь, — и она прильнула к нему...

Катя и Александр, склонившись над столом, рассматривали карту.

— Нет, Каир далеко, — сказала Катя. — И там крокодилы. Лучше Ницца.

— Ты ж не была там.

— Я справлялась. Всегда тепло. Всегда море. И всегда хорошее общество.

Александр поднялся из-за стола, посмотрел куда-то вдаль, словно увидел Ниццу.

— И всегда ты, — он улыбнулся ей. — И никогда министры. — Катя засмеялась. — Но до этого, мой ангел, ещё не так близко. Я ещё с детьми не говорил об этом.

Дети Александра с жёнами собрались в гостиной. Вошли Александр и Катя. Накануне причастия все по обычаю обнимали друг друга и просили друг у друга прощения. Одна только цесаревна не пожелала обнять Катю, ограничившись рукопожатием. Александр увидел это, но ничего поначалу не сказал, только желваки на лице заходили.

Сели пить чай. Катя молчала. Молчала и цесаревна. Молчал и Государь. Лишь наследник пытался о чём-то говорить с братом.

Вдруг Катя встала и, сказав подчёркнуто Александру: «У меня болит голова», хотела выйти. Александр попытался ласково остановить её:

— Погоди, мой ангел, я тоже скоро пойду.

— У тебя здесь и без меня хватает ангелов, оставляю тебя с ними, — и она вышла, бросив салфетку на пол.

Едва за ней закрылась дверь, Александр, уже не сдерживаясь, сказал цесаревне:

— Я не знаю, что я плохого тебе сделал, Минни, что ты так оскорбительно относишься ко мне. Мне казалось, я люблю тебя, как и всех, но, очевидно, ты не ценишь хорошего отношения, и тебе более приятно, когда в семье господствует взаимная неприязнь...

Наследник хотел возразить отцу, но тот жестом отмёл его возражения.

— Я ведь уже сказал: Екатерина Михайловна мне жена, и, выказывая ей свой вздорный характер, вы выказываете его мне. Если вы недостаточно почтительны к своему отцу и своему Государю, то постарайтесь хотя бы не показывать мне это, можете вообще не ходить ко мне, и я, в свою очередь, тоже...

Его всё нарастающий гнев был прерван тем, что цесаревна вдруг поднялась, но не вышла из комнаты, как Катя, а подошла к Александру и встала перед ним на колени, сказав:

— Ваше величество, простите меня. Утром я просила у вас прощения по обычаю, за весь год, а теперь от сердца за сегодня, за то, что обидела вас и Катю. Я больше никогда не огорчу Ваше величество, обещаю вам. Ещё раз простите меня и поверьте, я ценю вашу любовь и отвечаю вам тем же.

Александр заморгал вдруг, у него выступили слёзы, он поднял цесаревну с колен и обнял её.

— Дети мои, — сказал он, — я не знаю, сколько ещё Господь отпустил мне быть с вами, но я молю его и прошу вас: ничем не омрачайте эти оставшиеся нам дни...

Желябов прощался с Перовской.

— Ну я пойду к Тригони, — сказал Желябов. Они стояли у сырной лавки. — Надо взять материалы.

— Можно я с тобой?

— Нет, увидимся вечером.

Перовская приподнялась и поцеловала его.

— До вечера.

Александр с семьёй принимал причастие. У алтаря слева от него была Катя с детьми, справа великие князья Константин и Владимир с жёнами.

Александр собственными руками принял причастие, великие князья и княжны получили его из рук священника. Когда принимали причастие Катя и Георгий, он стоял рядом с ними, а дочерей сам поднёс к чаше.

У выхода из церкви его поджидал Адлерберг.

— Поздравляю, Ваше величество. — Александр пожал ему руку.

— Я так счастлив сегодня, Саша, мои дети простили меня вполне.

— Тогда я вдвойне поздравляю Ваше величество.

Якимова стояла за прилавком, Богданович у окна, смотрел на улицу.

— Не понимаю, почему его до сих пор нет, — он поглядел на часы. — Андрей всегда такой точный.

Звякнул колокольчик, вошёл человек в очках, поздоровался, подошёл к прилавку, стал рассматривать выставленные сыры.