Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Рокоссовский подошел к кусту, поднял его и, увидев глубокую яму, улыбнулся:

— Молодцы, хорошо придумали.

Улыбка до ушей озарила лицо командира дивизии. Они проехали около двух километров, и их остановил часовой.

— А здесь что происходит? — уточнил Рокоссовский, приоткрыв дверцу машины.

— Здесь идет боевая учеба, — ответил с какой-то особой гордостью генерал. — Люди, свободные от земляных работ, учатся наступать. Они штурмуют собственный дзот и последовательно отрабатывают элементы боевого порядка.

— Ничего не скажешь, разумно, — похвалил действия Аревадзе командующий фронтом. — Я об этом поговорю с Галаниным. Пока гитлеровцы предоставляют нам время, надо использовать его на полную катушку.

У комдива от похвалы самого Рокоссовского высохло в горле и сладко забилось сердце. Он тут же решил угостить этого человека вином «Саперави». Теперь он был самым уважаемым для него командиром. Такое поведение военачальника было праздником для его души.

— Товарищ командующий фронтом, — покраснев, проговорил Аревадзе. — Я вас приглашаю на хлеб-соль.

Рокоссовский посмотрел на генерала, усмехнулся. Видимо, грузинский акцент пришелся ему по душе. Он тоже при определенных обстоятельствах был не чужд польского говора.

— Жена вчера прислала «Саперави»! — лихо поднял правую руку вверх Аревадзе. — Это самое лучшее вино в Грузии! В нем ласковые лучи солнца Имеретии.

— Раз так, попробуем вашего лучшего вина, — Рокоссовский взял под руку генерала. — Пошли.

У входа в землянку они умылись и по деревянным ступенькам спустились вниз.

Рокоссовский окинул взглядом землянку, уселся за стол. Аревадзе заглянул в тумбочку и опешил — там не оказалось ни одной бутылки вина. Он несколько раз приседал, заглядывал во все углы, но и там ничего не было. Он стоял посередине землянки красный, как вареный рак, и не знал куда девать глаза. Заметив растерянность генерала, Рокоссовский жестом руки пригласил его сесть.

— Михаил Егорович, — начал он, добродушно рассматривая своего собеседника. — Мне рассказывали, что в горах Грузии есть такой обычай — приглашать в гости незнакомца, если ты даже совсем беден. — Он глянул на вконец расстроенного Аревадзе и продолжал: — На коне через село ехал в пышном национальном костюме, с дорогим кинжалом на боку, всадник. Увидев незнакомца, один крестьянин сказал: «Братец, куда едешь в такой поздний час? Оставайся на ночь у меня, а завтра утром уедешь. Вино выпьем, шашлык съедим». — Командующий фронтом усмехнулся. — Всадник как раз этого и ждал. Он ловко соскочил с коня и спросил у крестьянина: «А где и к чему привязать коня?» «К кончику моего языка», — сердито ответил крестьянин, сожалея о предложении, сделанном чужаку.

— Я все понял, товарищ, командующий, — сказал глухим голосом Аревадзе и потупил глаза.

— Михаил Егорович, не расстраивайся, — сказал Рокоссовский сочувственно. — Чай есть?

— Я сейчас! — генерал забежал в соседнюю землянку и застал там адъютанта. — Ты не знаешь, куда исчезла моя посылка?

— Она у меня, — ответил тот.

— Женя, ты гений! — сказал Аревадзе и с посылкой исчез за дверью.

Закончив обед, Рокоссовский тепло поблагодарил хозяина, сел в машину и уехал в соседнюю дивизию. Когда машина запылила по дороге, адъютант спросил:

— Это кто такой?

— Перед таким человеком шляпу снимать надо, а ты не знаешь, кто такой! Это Рокоссовский.

— Рокоссовский? — удивился адъютант.

— А ты думал, генерал Аревадзе будет угощать имеретинским вином какого-нибудь простого человека? — Он подошел к адъютанту и кивнул на дорогу. — Видишь машину?

— Вижу.

— Это уехал от меня сам командующий фронтом, генерал армии Рокоссовский.

Во второй половине июня появились явные признаки того, что противник вот-вот начнет наступление. Гитлеровская авиация постоянно прощупывала позиции Центрального фронта. Немцы усилили налеты на железнодорожные узлы, на линии связи и фронтовые коммуникации. Были замечены самолеты над селом, где располагался КП фронта.

Дом, в котором жил Рокоссовский, стоял у входа в старинный монастырский парк. Рядом с ним тянулись в небо два тополя. Вполне возможно, что они служили хорошим ориентиром для авиации.

После поездки на передовую у Рокоссовского впервые за две недели появилась возможность передохнуть. По крайней мере, хотя бы одну ночь хотелось выспаться вволю. Еще до наступления темноты он принял душ, переоделся в свою генеральскую форму, поужинал и, открыв окно, закурил.

В деревне Слобода смеркалось. Густело жаркое небо. В низинах плавали предвечерние луговые туманы. Время от времени тишину нарушали взрывы артиллерийских снарядов. В глубине парка тоскливым, почти человеческим голосом, словно накликивая беду, ухал филин. Через некоторое время, осмелев от фронтового затишья, сначала робко, будто настраивая голос, а потом в полную силу запел, защелкал, засвистел соловей. Казалось, что ему нет дела ни до чего на свете: ни до войны, ни до гибели людей, ни до хрупкого затишья, которое скоро взорвется очередной человеческой бойней. Он помнил только одно — извечную мелодию своих предков. И, точно сообразив наконец, что они тоже курские соловьи, ему ответили другие. И весь парк, сады, деревья зазвенели соловьиными трелями. Рокоссовский отошел от окна и, дымя папиросой, начал ходить по комнате. И тут же в мысли ворвались фронтовые будни. Впечатление от подготовленной системы обороны, которая простиралась вглубь на сотни километров, вселяло уверенность, что противник об эти укрепления поломает зубы и тогда можно будет перейти в решительное контрнаступление.

«Правильно ли я определил, что по орловскому выступу противник нанесет главный удар? — думал он. — Ведь я там в полосе 95 километров сосредоточил около 60 процентов всех стрелковых дивизий фронта, 70 процентов артиллерии и около 90 процентов танков. Здесь же у меня находятся войска второго эшелона и фронтового резерва. Не слишком ли я рискую? Не ошибаюсь ли я, полагаясь на шаблонное мышление гитлеровского командования?»

С карандашом в руках он нагнулся над картой и в течение полутора часов изучал данные разведки, полученные из различных источников. «Нет, не ошибаюсь», — произнес он вслух и вскоре разделся и лег в постель.

На следующий день он проснулся рано, надел спортивный костюм и вышел в монастырский парк. Закончив зарядку, он начал прохаживаться по дорожкам. В парке было тихо. Верхушки деревьев полыхали солнечными огнями. Белые березы стояли в обнимку с кленами и липами, только древние дубы теснили ветвями соседей, отвоевывая для себя побольше пространства. Высоко в небе был слышен гул самолета; разорвали тишину несколько зенитных выстрелов.