Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— Зося, — повернулся он и окинул ее спокойным взглядом. — А тебе не кажется, что ты ошибаешься?

Пенкальская истерично выкрикнула:

— По твоей вине погибли десятки тысяч поляков! Твои солдаты стояли у стен Варшавы, а ты не пошевелил и пальцем, чтобы помочь бедным людям!.. Ты повинен в смерти моего сына Ярослава!.. Предатель!

Рокоссовскому показалось, что Пенкальская в любой момент может выстрелить. Он ни на минуту не сомневался в ее намерениях. Что делать? Ускользнуть из кабинета? Это трусость и позор. Преодолев внутренний страх, он начал спокойно ходить по кабинету.

— Милая Зося, я тебя понимаю. Утрата, которую ты понесла в этой жизни, может лишить рассудка… Но я вижу, что ты оказалась мужественной и терпеливой женщиной. Именно такой я тебя представлял, когда вспоминал нашу юность в часы одиночества. — Рокоссовский закурил и, мельком поглядывая на посетительницу, продолжал ходить по кабинету. — Теперь послушай, что я тебе скажу. Поверь мне, Зосенька, я всегда говорю то, что знаю.

Пенкальская, держа руку под столом, продолжала напряженно сидеть. Ее лицо приняло безразличное выражение.

— В Польше есть города и земли, — продолжал Рокоссовский, прикурив следующую папиросу, — где каждый камень, каждая травинка, каждое оставшееся в живых дерево дышат болью минувшей войны. Я при тебе хочу задать себе два вопроса и постараюсь на них ответить. Что случилось на исходе лета 1944 года? Почему восставшая Варшава обрекла себя на унижение, и кто в этом виноват? — Рокоссовский посмотрел в окно, остановился и, повернувшись к Пенкальской, продолжал: — Так называемый план «Буря» и основные его положения были разработаны штабом Армии Крайовой к исходу ноября 43-го года. Общий замысел этого плана — после выхода Красной Армии на границу довоенной Польши в немецких тылах должно было начаться мощное вооруженное восстание, поддерживаемое воздушным путем из Англии. Предполагалось — заставить гитлеровцев, находящихся в Польше, добровольно сложить оружие и отступить за созданный Армией Крайовой барьер, отделяющий немцев от Красной Армии.

— Это ваша советская пропаганда! Это ложь! — вспылила Пенкальская.

Рокоссовский молча подошел к сейфу, порылся в бумагах и достал нужную папку.

— Вот что говорится в рапорте от 14 июля 1944 года, — продолжал он, подойдя к столу. — На имя председателя комитета по делам обороны генерала Сосновского одним из руководителей восстания Бур-Комаровским: «Бездеятельность Армии Крайовой с момента вступления на наши земли Советов может привести к тому, что сторонники встретят их хлебом и солью и не будет никаких препятствий для фальсификации воли народа и создания Советской республики». — Рокоссовский глянул на чуть присмиревшую Пенкальскую, положил папку на стол и продолжал дальше: — Роковую роль, Зосенька, в надвигавшейся драме сыграли жесткая установка руководства Армии Крайовой на максимальное ограничение контактов с командованием Красной Армии, переоценка масштаба возможности помощи со стороны западных союзников и преступная недооценка сил фашистов.

Вероятно, под влиянием доводов маршала на лице Пенкальской появилось внимательное, вдумчивое выражение.

Рокоссовский снова взял в руки документы.

— Вот что говорилось о взаимодействии с Красной Армией. Послушай, что говорится в приказе Главного командования Армии Крайовой от 12 июля 1944 года:

«Командиры АК ведут как можно больше боевых действий против немцев самостоятельно, не прибегая к скорой связи с советскими войсками».

— Мне можно папиросу? — вздрагивающими губами спросила Пенкальская.

— Извини, я не догадался, — он подошел к столу, положил перед Зосей пачку папирос и зажигалку.

Она взяла папиросу, прикурила:

— Что ты еще можешь сказать?

— Известный закон войны, — Рокоссовский сел за стол министра, — за головотяпство командиров расплачиваются солдаты.

— Но почему российские войска остановили наступление на Варшаву и дали возможность гитлеровцам уничтожить восставших? — спросила Пенкальская. В ее голосе чувствовалось нетерпение. — Это была воля Сталина? Да? Его приказ?

— Эту ложь подкинуло руководство Армии Крайовой, чтобы оправдать свой авантюризм, — ответил Рокоссовский, устремив взгляд на собеседницу. — Правда же состоит в том, что наши войска, неся большие потери, рвались к сражающейся Варшаве. Мы пытались взять город в лоб, но эта попытка оказалась абсолютно безнадежной. Наши войска вынуждены были перейти к обороне.

Пенкальская снова закурила и после некоторого молчания холодно, с чуть заметным оттенком презрения в голосе сказала:

— Повстанцы погибали не только от зверств фашистов, но и от недостатка продовольствия и оружия. Почему вы им не оказали помощь?

— Это еще одна ложь руководства Армии Крайовой, — Рокоссовский показал Пенкальской справку, где были изложены все данные по самолетовылетам 1-го Белорусского фронта и количеству продовольствия и оружия, заброшенных повстанцам.

Пенкальская протянула маршалу документы и, облизывая сухие губы, трагическим взглядом посмотрела ему в глаза.

— Прошло более пяти лет, но, к сожалению, ложь удивительно живуча. — Рокоссовский снова сел напротив Пенкальской. — Мне кажется, Зосенька, что твое горе кто-то использует в своих корыстных целях. Этим людям, в сущности, наплевать на твою жизнь.

Пенкальская замерла, затем, глядя испуганными глазами на Рокоссовского, достала из-под стола пистолет, дрожащими руками положила его на стол и горько заплакала.

Рокоссовский поднялся, взял пистолет, разрядил его и положил в сейф. Он подошел к графину, налил стакан воды.

— Выпей, пожалуйста, тебе станет легче.

Она опорожнила стакан и подняла заплаканные глаза на спокойное лицо Рокоссовского, заглянула в его голубые глаза, и ей на миг показалось, что перед ней все тот же юноша Константы, который уходил из города Груеца в русскую армию. Она до сих пор помнила его слова и прощальный поцелуй. Она смущенно, будто стыдясь того, что она намеревалась сделать, сдавленным голосом проговорила:

— Константы… ведь мы когда-то были молодыми. — В ее глазах стояли слезы, руки, лежавшие на столе, нервно вздрагивали. — Да, Константы, ты помнишь?.. Помнишь?

— Да, Зосенька, помню, мы были с тобой молоды.

Пенкальская тяжело поднялась, вытерла платком слезы, чуть приободрилась, вышла на середину кабинета и упавшим голосом произнесла:

— Я готова. Звони в полицию.

— Зосенька, никуда я звонить не буду, — подошел к ней Рокоссовский и, ласково улыбнувшись, сказал: — Все это останется между нами во имя нашей первой любви.

— Константы, спасибо… Ты… Ты такой же, как и прежде, — сказала она, глядя на Рокоссовского благодарными глазами.