Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— Юленька, я тебя очень прошу: не надо заранее печалиться. Может, все образуется. Слава богу, силы у меня еще есть, устроюсь каменотесом и будем жить, как живут все простые люди.

Она прекрасно понимала, что муж говорит все это ради того, чтобы заставить ее уснуть. Она чувствовала всем сердцем, что и он так же переживает и мучается, как и она, но только старается держать себя в руках.

Рокоссовские встали рано и занялись множеством дел — важных и пустяковых. Жена и дочка приступили к домашним делам, а Рокоссовский почти целый день ходил по магазинам. Ему трудно было привыкать к новому положению, к гражданской жизни. Он обладал даром привлекать к себе людей, ничего особенного для этого не делая. В одних он пробуждал к себе уважение своим ровным, спокойным поведением, в других — пробуждал интерес своей эрудицией. Теперь же если бывшие сослуживцы встречались с ним один на один, то всем видом показывали свое к нему расположение. Однако когда эта встреча происходила с двумя или более, то те делали вид, что они и вовсе с ним незнакомы. В связи с этим Рокоссовские, чтобы не мозолить глаза жителям дома и не ставить их в неловкое положение, весь вечер прогуляли на озере до захода солнца. Они дышали последождевым воздухом и много говорили о будущем. Но там не сияло солнце, и в его безмерных просторах, не подвластных настоящему, тоже нельзя было отдохнуть душой.

Сегодня Рокоссовские легли спать рано. Убаюканные природой и разговорами о будущем, все быстро уснули.

Под утро на лестнице раздались шаги. Первой услышала жена. Каждый тяжелый, размеренный шаг болью отдавался в ее сердце. «Неужели к нам? — думала она. — Господи, пронеси». Она глянула на обнаженную грудь мужа, прикрыла ее одеялом, будто хотела спрятать от беды. Вдруг шаги застыли… Тишина… Через минуту-две в прихожей раздался длинный и властный звонок.

— Набрось халат, — сказал моментально проснувшийся Рокоссовский. Он торопливо надел спортивный костюм. — Я открою сам.

В комнату вошли три человека в форме военнослужащих НКВД, за ними стояли два сослуживца по штабу корпуса из соседнего подъезда — понятые.

— Оружие есть? — спросил один из военнослужащих.

— Нет, сдал, — ответил Рокоссовский.

— Одевайтесь, вы арестованы.

— Боже мой, что же это такое? — вышла из соседней комнаты жена, по ее щекам ручьем текли слезы.

— Юлия, милая, веди себя достойно, — проговорил Рокоссовский, надевая гражданский костюм.

Сослуживцы стояли у порога и не поднимали глаз.

— Проходите в комнату, — обратился к ним Рокоссовский.

— Спасибо, мы постоим здесь.

— Вы быстрей собирайтесь и не разводите антимонию! — сказал один из военнослужащих, сверкнув глазами на Рокоссовского.

— Зачем же так грубо?

— Вот ордер на арест и обыск, — более вежливо сказал старший группы. — Попрошу вас расписаться.

Рокоссовский повертел в руках бумагу, расписался и сел на стул. Сзади к нему подошла жена и обняла его дрожащими руками.

Работники НКВД привычно, профессионально отработанными движениями начали потрошить столы, полки, шкафы.

— Осталась та комната, — старший кивнул на детскую, когда дело подходило к концу.

— Может, оставите девочку в покое? — сказал Рокоссовский, повернувшись к старшему группы. — Пусть думает, что папа уехал в длительную командировку. Она к этому уже давно привыкла.

— Нет, не можем. Обыск есть обыск.

— Ну что ж, Юлия, поднимай дочку.

Жена зашла в спальню и оттуда вышла с заспанной Адой, которая остановилась посередине комнаты, смотрела то на незнакомых людей, то на родителей и никак не могла сообразить, что здесь происходит.

— Папочка, ты куда? — испуганно спросила она, догадываясь о пришедшей к ним в дом беде. Она подбежала к отцу и бросилась к нему на шею.

Юлия Петровна заплакала и вышла в соседнюю комнату. Отец и дочь сидели рядом, прижавшись друг к другу, и молчали.

Прошло около часа. Жена собрала кое-какие вещи и вместе с консервами, хлебом, печеньем и сахаром сложила в дорожный чемоданчик, которым пользовался всегда муж, когда уезжал в длительную командировку.

Закончив все формальности, представитель НКВД заявил:

— Константин Константинович, следуйте за мной к машине.

Рокоссовский медленно поднялся, попрощался с женой и дочерью, взял чемоданчик и направился к двери.

За его руку уцепилась Ада и истеричным голосом закричала:

— Папочка, миленький, я тебя никуда не отпущу! Не слушай их, не уходи! Папочка-а!

— Доченька, родная, не надо так! Успокойся, ты же у нас умница, — говорил сдавленным голосом Рокоссовский, легонько освобождаясь от рук дочери. — Это какое-то недоразумение. Я скоро вернусь. Поверь мне, доченька… Вот увидишь, я скоро вернусь… Я обязательно вернусь…

Под вооруженным конвоем, как опасный государственный преступник, Рокоссовский скрылся за дверью. Все происходящее, не оправданное никаким здравым смыслом, угнетало душу, мутило сознание, заставляло сердце сжиматься от боли. Опустив голову, он медленно сходил по ступенькам вниз за конвоиром, боясь встретить кого-нибудь из знакомых.

Юлия Петровна сидела на диване, прижав к себе рыдающую Аду.

«Черный ворон», в котором везли Рокоссовского в тюрьму «Кресты», размещавшуюся в Ленинграде, остановился где-то в сотне километров за Псковом. Двум чекистам и узнику разрешили перекурить. Рокоссовский с трудом достал папиросу — мешали наручники, — прикурил у конвоира и жадно затянулся дурманящим дымом.

В утренних лучах солнца нежились деревья, пропитанные смолистым запахом, лесные цветы и трава. Разнообразными голосами перекликались птицы; кругом веяло мудрым спокойствием.

Синее небо, прозрачный и звонкий воздух, гомон птиц, яркая зелень, легкий и ласковый ветерок воспринимались теперь Рокоссовским не так, как это было на воле. Сейчас все казалось более привлекательным и красивым, возможно, потому, что где-то глубоко в душе занозой сидела мысль — может случиться так, что эту красоту он больше никогда не увидит. Он был хорошо осведомлен, что смерч по выявлению «врагов народа» разбушевался в стране не на шутку. Но сдаваться он не собирался и твердо для себя решил: во что бы то ни стало бороться за свое честное имя.

После расстрела маршала Тухачевского (12 июня 1937 года) волна репрессий охватила Красную Армию с еще большей силой. В числе других, несколько раньше, был арестован заместитель начальника Управления боевой подготовки РККА, комкор Чайковский Косьян Александрович, 1893 года рождения, русский, уроженец Тамбовской губернии. Он окончил три курса Московского университета, после этого пошел добровольцем в армию, участвовал в Первой мировой войне, находился в плену у немцев, где в 1915 году познакомился с Тухачевским и был о нем самого высокого мнения.