Виктор Вальд - Месть палача

«Силен умом и верой этот лесоруб», – грустно подумал низложенный патриарх.

Почему же грустно? И почему лесоруб?

А грустно от того, что никак еще Каллист не придет в себя от внезапного и кровавого нападения проклятых шишманов на мандру равноапостольного. Подобно тому, как вечные скитальцы влахи [65]перегоняют по горам Фессалии, Эпира, и Македонии уже изрядно поредевшие от войн и разбоя стада овец, следуя от одной мандры [66]к следующей, в поисках спокойствия, свежей травы и чистой воды, так и не укротимый патриарх Каллист ведет свое паству от города к городу, от селения к селению. И в каждом поселении он возвещает слово справедливости, не забывая призвать народ к свержению Богу не угодного василевса Иоанна Кантакузина, и проклиная лжепатриарха Филафея. Только освободившись от тирана, и передав власть законному василевсу Иоанну Палеологу, империя обретет спокойствие, а ее подданные мир и благоденствие.

Сколько сказано речей, сколько проведено церковных служб, сколько пройдено дорог и ни разу, ни кто не посмел поднять меч на высшего слугу Божьего и на его сопровождающих. А сегодня в полдень случилось.

Полетели с горных выступов огромные камни, а вслед за ними шипящие стрелы. С диким воем из кустов выскочили несколько десятков разбойников болгар. К ним уже спешили по горной дороге, размахивая арканами, хищно оскалившиеся наемники из кровожадных татар. И быть бы большой крови и постыдному пленению, но нашлись среди сопровождающих патриарха воины подобные легендарному Дигенису Акриту. Епископ Павлентий с тремя своими македонскими священниками и с огромным топором стал против татар, а здоровенный пилигрим [67], вооруженный дубовой палицей, не убоялся в одиночку против множества мечей и копий.

Не видел патриарх как сражался этот пилигрим. Видел только после сражения безжизненные тела десятка разбойников и стоящего на коленях в молитве перед ними окровавленного странника. Но то, что творил со своим топором Павлентий, его авторитет видел от начала и до постыдного бегства опозоренных татар.

«Лесоруб. Неутомимый и могучий лесоруб», – тогда подумал Каллист.

Подумал и сейчас.

Приблизить и обласкать. Непременно! И ум и сила этого македонца еще ой как пригодятся. Ведь продолжают все еще сражаться епископы Западной Европы. Почему же некоторым из православных епископов не проявить свою направленную Господом силу против безбожников.

Ах, да! Этот пилигрим… Патриарх Каллист должен наградить его за подвиг, угодный Богу. Ведь и слова тогда ему не сказал. Смотрел на широкую спину спасителя и никак не мог справиться с трясущим его телом страхом.

– Ступайте братья мои к тем, кому нужно сейчас слово Божье. Укрепите их дух и поддержите силы. И я последую за вами к моей несчастной пастве.

– Ты читай… Читай молитву. Это помогает. Знаю. Верую. Пока твой сын тебя слышит – живет, и жить желает.

– Да, мой милостивый господин. Да, наш благодетель, – и старуха опять зашлась всхлипах и в молитве. – Чудотворница, Спасительница Матушка, Пресвятая Богородица. Веруя в чудеса твои, низко кланяясь, прошу исцеления сыну моему Феодору. Услышь мою молитву, защити его своим чудотворным светом, закрой его своим покрывалом милости, отведи от него все несчастья и болезни. Спаси, сохрани и помилуй его…

– А у вас кого призывают при отсеченной руке? – спросил лекарь самого святейшего патриарха Каллиста, склоняясь над лежащим в двух шагах от несчастного Феодора пожилого мужчину во франкской одежде.

– Маркиана Кесарийского, или святого Альдегунда. Но лучше всего знающего хирурга. А к этому несчастному, я бы, пожалуй, призвал бы мученика Абеля [68]. У нас к умирающему всегда призывают Абеля.

– Ты думаешь, он все же умрет?

Старик печально кивнул головой:

– Сгустки крови на обрубке руки…. На руке и груди кожа стала мраморного цвета. Он потерял слишком много крови. Еще немного и у него начнется агония. Вряд ли он успеет покаяться.

– Я той же мысли. Старуха, спеши за священником. А впрочем… Ладно. Этому уже никто и ничем не успеет помочь. Молись старуха… Молись… А твою рану, чужеземец, нужно промыть чистой водой и крепко перевязать.

– А еще нужен кувшин крепкого красного вина.

Лекарь усмехнулся:

– Откуда такие глубокие знания в лекарском искусстве?

– Тот, кто решился отправиться в дальние страны должен быть не только купцом и воином, но и всем и всяким. А лекарь… Он дремлет в каждом человеке и просыпается при болезни или ранении. Это мое третье ранение с тех пор как я покинул Прованс [69].

– И стоило покидать свой дом?

– Сын. Единственно оставшийся… Он плыл на корабле… Сейчас в плену у турок.

– К этим детям дьявола нужно было все же отправляться морем. Сейчас они, а также генуэзцы и венецианцы делят соленые воды, – грустно заметил лекарь.

– Вначале я так и поступил. Но мне сказали, что турки скоро возьмут Константинополь. Так что я доплыл до Афин, а далее решил продолжать путь сушей, чтобы не встретиться с пиратами. Но кроме морских, есть еще и сухопутные разбойники. Слава Господу рана моя не опасна…

Но лекарь, кажется, уже и не слушал чужеземца. Более того – не промолвив более и слова он, низко опустив голову, отошел от раненого.

– …Турки скоро возьмут Константинополь, – беззвучно повторили его уста.

Но скорбная мысль не успела сжать сердце. Десятки рук схватили целителя за руки, плащ и хитон:

– Помогите. Спасите. Умоляю… Все отдам за спасение брата… Вот! Вот! Все что имею. Только остановите кровь у моей жены… На коленях прошу… Он как брат мне. Ему так больно… Помогите… Помогите…

А за спиной уходящего лекаря старуха не прекращала призывать пресвятую Богородицу:

– Дай свою милость и защиту. Проси за нас перед Всевышним Отцом Господом Богом… Низко кланяюсь, молюсь и верую…

Солнце уже готовилось опуститься на острые скалы Пинда [70]. От моря подул вечерний бриз, медленно оттесняя стену раскаленного воздуха. По воле все того же усиливающегося ветерка щедрыми божьими ладонями над икосом проплыли белые взбитые облака. Чувствуя приближающуюся вечернюю прохладу, закружили птицы. Затрещали кусты и тростник над болотцами. Деревья качнули руками-ветками, прогоняя вертких белок. Уходя на отдых в чащобу, грозно заревел медведь и ему бесстрашно ответил олень первогодок.

– Устал мой дорогой Феодосий?

Лекарь устало оглянулся, тряхнул головой, приходя в себя, и уважительно поклонился в пояс:

– Устал, мой светлейший патриарх. Много ран пришлось закрыть, и даже отсечь несколько конечностей. Одно дело лекарственные снадобья готовить и подавать, совсем другое омывать руки в крови и в слезах несчастных.

– То угодное Богу дело. За него воздастся. Отдохнуть тебе нужно от трудов и печали. Вон сколько печали в глазах твоих.