Виктор Вальд - Месть палача

– Это разбойник. Один из тех, кто напал на ваше святейшество. Мои разведчики схватили его, убив еще троих. Он из пограничных отрядов. Этим дьяволам болгарский царь Шишман уже давно не платит. Вот они и разбойничают вместе с татарами, которых также нанял Иван-Александр, и которым также задолжал за полгода. С татарами понятно. Но вот вопрос – знали ли православные болгары, что подняли руку на христианского первосвященника? И вот он ответ – знали!

– О, Господи милосердный, за что нам бесконечные испытания? – тяжко вздохнул патриарх. – Осталось что-либо святого в душах человеческих?

Мелесий усмехнулся:

– Этот разбойник клянется, что ни за чтобы не напал на патриарха православного. Но… – хозяин икоса выдержал долгую и мучительную паузу. – Низложенный патриарх объявлен в Константинополе предателем государства и… веры! Более того. Люди из Константинополя дали задаток предводителю этих разбойников за поимку бывшего патриарха Каллиста. Теперь вокруг моего икоса собираются стаи этих диких собак, чтобы получить обещанное золото. Мы окружены.

Тяжелое молчание опустилось на уста всех присутствующих. Молчали растерянные епископы и приближенные низложенного патриарха. Молчали, глядя под ноги, суровые воины Мелесия и люди из его окружения. Затихли за дорогими занавесями дверных проемов готовившиеся подать вино и фрукты слуги. Даже тяжелые мухи умолкли, прилипнув к расписным потолкам.

– Значит, на это богопротивное дело у грешника Иоанна Кантакузина нашлись номисмы [78], – опустил голову Каллист.

– Нет. У василевса золота по-прежнему нет, – приблизился на два шага хозяин икоса.

– Это верно, – согласился патриарх. – Все оно ушло на вскармливание турецких волков. Все отдал, нанимая турецких всадников в желании продлить свое незаконное правление. Даже золота, присланного московским правителем Симеоном Гордым на восстановление после землетрясения собора святой Софии, не пожалел на этих детей дьявола. Святые деньги на святое дело, и те отдал своему зятю Орхану. Гореть Иоанну Кантакузину в вечном пламени ада!

Беззвучно задвигались старческие губы патриарха. То ли в молитве, то ли в проклятиях. И ведь было от чего каяться, и было кого проклинать. В тех проклятиях не забыл патриарх и самого себя, ибо и его вина в том, что турки разорили его страну, была не меньшей, чем самого проклятого Иоанна Кантакузина постоянно призывающего турецкие отряды под свои знамена. Ведь был и сам Каллист ярым приверженцем афонским молитвенником Григория Паламы, яростно дискутирующего с Калабрийским монахом Варлаамом.

Нравилось тогда Каллисту мысль афонского монаха о том, что смысл христианской жизни именно в опытном познании Бога и в соединении с ним. Эта идея победила непознаваемость Бога выдвинутое Варлаамом на церковном соборе два года назад [79], и узаконила целое течение среди церковников, правителей и народа Византии. Паламизм призывал к глубокому смирению и полному отрешению от действительности. Это должно было успокоить не только взбунтовавшиеся от государственного хауса и междоусобицы народные массы, но и примирить внешних врагов. Победившие в идеологической войне паламиты, вместе с Кантакузиным, не видели страшной турецкой угрозы. Они сеяли иллюзии, утверждая о том, что пройдет малое время и турки обратятся в христианство и станут новыми подданными империи.

В этом был уверен и сам Каллист.

Теперь он знает – паламизм сыграл злую шутку, поставив империю на грань жизни и смерти. К этой грани подталкивал государство еще совсем недавно и сам Каллист. Но Господь открыл глаза рабу своему и повелел то же сделать с заблудшими. А значит нужно низвергнуть Иоанна Кантакузина с его паламитами и возвести на трон Иоанна Палеолога и тем самым спасти государство и свою жизнь.

Свою жизнь… Свою жизнь…

Каллист трясущейся рукой пригладил седую длинную бороду и тревожно взглянул на своего хозяина:

– Ты уверенно говоришь, что это не золото узурпатора. Тогда… Что тебе известно? Скажи, если ты добрый христианин православной веры и душа твоя чиста.

И тут произошло неожиданное.

Крепкая рука Мелесия выдернула из рядов стоящих за ним человека в скромном убранстве и с силой обрушила его на мозаичный пол. Наступив тяжелой ногой на поверженного, хозяин икоса громко воскликнул:

– Пусть Бог покарает меня всей тяжестью своего гнева, если я не свершу справедливую месть.

– И против кого направлена эта месть? – растерянно спросил патриарх.

Вместо ответа Мелесий поднял с пола низвергнутого им человека и схватил его за горло:

– Вот так, собственными руками, я задавлю проклятого змея Никифора.

Патриарх Каллист в немом изумлении смотрел на перекошенное лицо только что задавленного руками Мелесия человека. Давно, ох, как давно на его глазах не убивали людей. Всегда Каллист противился насильственной смерти. Противился, как мог. Когда был слаб, в силу молодости и должности, убегал от мест убиения и долго молился. А когда стал силен, на вершине церковной иерархии, то мог и епископским посохом остановить богопротивное действие.

Было короткое время, которое особо порадовало патриарха. Ниспослал Господь всеобщую любовь каждого к каждому. Случилось это сразу после того, как Всевышний отозвал свой гнев «черную чуму», истребившую треть населения Европы. Создатель уже достаточно показал всю хрупкость человеческой жизни, и желал пробудить в каждом человечке бережное отношение к ней. И стало: обострились в душах людских человеческие, религиозные и мистические чувства. Очень многие – и те, кто работал в библиотеках или бежал в пустыни монашествовать, и те, кто пахал землю, или защищал ее, и те, кто правил или просто жил; каждый на своем месте пытался что-то сделать для мира и человечества. Гуманизм на короткое время заполнил головы и души выживших.

Но лишь на короткое время. Закружил, завертел сатана едва набравших сил людишек. И опять войны, разбой, кровь, убийства…

Давно, ох как давно, на глазах Каллиста не убивали людей.

Нужно было встать во весь свой немалый рост, разразиться молниями и громом, огреть убийцу патриаршим посохом и проклясть дерзкого, посмевшего перед очами самого предстоятеля [80]православной церкви совершить самый страшный из грехов.

Но страх обхватил коленки некогда самого сильного и неугомонного из живших патриархов. Обхватил и даже не дал шелохнуться. И даже слово сказать!

А что если сильные руки Мелесия потянутся к самому патриарху? Но зачем ему убивать старика? Ах, да! Старика можно выгодно продать. Но зачем убивать посредника от покупателя? А что если… Ох, голова трещит. От жары, от беспокойств постоянных. Надеяться на милосердие? Божье? Людское? От кого – от византийца и дитя византийца. Ведь всему миру известна жестокость, лукавство и изворотливость византийца.