Виктор Вальд - Месть палача

Лекарь согласно кивнул головой и как всегда удивился умению светлейшего видеть душу человеческую. А в душе Феодосия действительно печаль. И не простая, а многократная. И не только от страданий тех, кто сопровождает равноапостольного. А еще…

– Всех несчастных осмотрел? – как всегда тихо и ласково спросил своего лекаря патриарх.

– Всех.

– Я вот что… Есть среди тех, кто встал на защиту смиренных священнослужителей странник великой силы и храбрости. Тот, кто не убоялся с палицей броситься на разбойников. Знаешь, о ком я говорю?

Лекарь молча кивнул головой, и в огорчении нахмурил брови.

– Жив ли он? Здоров ли телом?

Лекарь опять же молча кивнул головой. Увидев направленный на него удивленный взгляд патриарха, Феодосий тяжко вздохнул:

– Ранен был. Дважды. Но от помощи отказался. Вон он, под стеной конюшни. Вместе со своим неразлучным мальчишкой. Не приятен он мне. Латинянин.

Последнее слово патриарший лекарь вымолвил особенно холодно. Он вспомнил еще одну печаль: «…Турки скоро возьмут Константинополь». Это сказал еще один латинянин – старик с франкских земель. Ничуть не приятнее того пилигрима, что своим дубьем устрашил множество разбойников. Устрашил и самого лекаря Феодосия. Но не дубьем.

«Странная эта пара. Они не родственники, но не отходят друг от друга и десяти шагов. Явно не друзья. Между ними лет пятнадцать-двадцать разницы в годах. И в садомии не заподозришь. Не прикоснутся даже случайно. Да и не то, что ласково, а вовсе, кажется, не смотрят глаза в глаза. И не слуга мальчишка, а слушается, скорее, как покорный сын. Но с сыном говорят. А эти всегда молчат».

Вспомнив утро невольного знакомства с этой парочкой, которое произошло третьего дня, лекарь Феодосий еще более нахмурился.

Не на каждой зорьке увидишь такое. Проснувшись по нужде (от вчерашнего излишнего вино излияния) с первым лучом солнца Феодосий, в силу своего воспитания и учености, поспешил по склону горы к густым зарослям мирта. Удовольствие от облегчения низа живота, пьянящий утренний горный воздух, приятные игры все еще пульсирующего по жилам вина прикрыли в блаженстве веки лекаря и заставили улыбнуться. А когда он открыл глаза, то улыбнулся еще шире, и возможно даже и засмеялся бы, если бы сразу не догадался, почему среди широкой лесной прогалины, в дымке молочного тумана, медленно бродит в полусогнутом положении обнаженный мужчина.

– Божья роса и зеленая неделя июля лучшее время для сбора лекарственных трав, – мягко, тихо, но неожиданно для молчаливого утра промолвил патриарший лекарь.

Обнаженный мужчина тут же присел в высокой траве и глухо отозвался:

– Не смотри в мою сторону.

– Да я и не… Прости за то, что прервал твое полезное занятие незнакомец. Собственно говоря… Я ученый лекарь. Феодосий. Лекарь самого патриарха… Так что…

– Ступай к остальным! – строго велел мужчина.

Феодосий почувствовал неловкость и желание просить прощения за свое необдуманное вторжение в утреннюю работу этого человека, когда неожиданно, краем глаза, заметил, как из-за большого камня вышел юноша, и, не оглядываясь, поспешил к месту ночлега патриарха и множества людей, сопровождавших и прибившихся по пути к равноапостольному.

А когда лекарь вернул свой взор к мужчине, то почувствовал, как дрожь пробежала от макушки и через пятки ушла в сырую от росы землю. К нему не спеша приближался большого роста, крепко сложенный мужчины с огромной головой, с которой, как с легендарной Горгоны [71]мокрыми жгутами свисали волосы-змеи, прикрывая довольно не приятное лицо незнакомца. В дополнении к ним со скул и подбородка незнакомца свисали ужами седые волосы бороды.

– Да… Я должен просить… Уже просил прощение. Но нужно и понять… Я так же собираю лекарственные растения. Впрочем… Большинство из них я покупаю. Сам понимаешь – мои заботы о телесном здравии патриарха не позволяют мне надолго отлучиться… Я п-пойду? – уже заикаясь, и почему-то угодливо спросил Феодосий.

И это еще оттого, что хмурый незнакомец уже стоял нос к носу с явно напуганным лекарем, и смотрел на… Нет, не на него. Он смотрел сквозь него.

Феодосий закрыл глаза и попытался вспомнить хотя бы одну молитву от лукавого. Но вместо этого он быстро проговорил:

– Я знаю. Знаю. Это написано в книги великого Феофраста – основателя науки о ботанике. Травы собирать лучше без всякой одежды, и начинать нужно еще до восхода солнца. Он даже указывал, что видел сотни юных обнаженных рабынь, собиравших травы в долинах Фессалии. Интересное зрелище. Сотни обнаженных девушек. Правда? Такое уже не увидишь. Отцы церкви не позволят попасть в эту сладкую ловушку дьявола.

Феодосий попытался улыбнуться, но незнакомец продолжал молчать и сдавливать горло своим жутким взглядом:

– Это написано в книге. Правда. Я могу показать, – едва слышно произнес ученый лекарь, схватившись правой рукой за гортань.

– Я хочу прочесть эту книгу, – тихо и не совсем верно на византийском сказал напустивший страха незнакомец.

– Она в переводе на ученую латынь, – с трудом отнимая руку от шеи, едва промолвил лекарь патриарха.

– Тем лучше, – ответил мужчина и опустил голову.

Кому из ученых лекарей расскажешь – только смех вызовешь. Но наблюдая два дня за тем, как этот человек в простой одежде странствующего бедняка на ходу, в пыли и в жару, со вниманием и даже жадностью вчитывается в мудрости великого знатока растительного мира, Феодосий ни разу не улыбнулся. Еще более огорчился, когда этот странник без всякого слова благодарности вернул драгоценнейшую из книг. На это раздосадованный лекарь не сумел сдержаться:

– Barbam video, sed philosophum non video [72].

Незнакомец лишь слегка усмехнулся и на той же ученой латыни ответил:

– A nescire ad non esse [73].

Но лучше бы он не усмехался. Этот оскал до сих пор стоит перед глазами лекаря самого его святейшества патриарха.

Патриарх Каллист с пониманием отнесся к тому, что на лице его лекаря выразилась такая неприязнь к чужеземцам-латинянам. Он и сам готов был отвернуться от всякого обратившегося к нему франку, германцу или англичанину. Такая ненависть возникла в нем с первых дней пребывания в монастыре, когда инок Каллист впервые узнал страшную историю своей земли, связанную с этими слугами дьявола.

Уж слишком реалистично и жутко описывали монастырские книги ту неслыханную дикость и жестокость, что принесли с собой рыцари-варвары с Запада. Начав богоугодное дело – войну за святую землю, они поклонились о помощи к тогда еще могущественному василевсу Алексею I [74]. И тот, заинтересованный в переговорах, решил обласкать послов рыцарской армии. Василевс показал суровым христианским воинам и сопровождавшим их католическим епископам достопримечательности Константинополя и спортивные игры, водил в бани, брал на охоту и прогулки по морю, одаривал золотом и шелком, и, наконец, решил поразить дорогих гостей видом груд золота и драгоценных камней в хранилищах казны. Этим Алексий желал показать могущество своей державы, но… Он только разжег алчность рыцарей и епископов Запада. Более ста лет вскипала эта алчность в умах правителей Европы и выплеснулась христовым походом против христианской страны [75].