Николай Гейнце - Современный самозванец

Она передала Дмитрию Павловичу сущность беседы с адвокатом, совет его поручить дело Савину, согласие последнего и приезд его в Петербург.

– Дорогие мои, из этого ничего не выйдет… Такое подозрение и бессмысленно и возмутительно, – сказал Сиротинин.

– А для нас всех, а также, говоришь ты, и для судебного следователя, которому я сегодня высказала все свои соображения…

– Ты?

– Да, я… Для нас всех, повторяю я, это даже не подозрение, а полная уверенность…

– Это невозможно… Он такой душевный человек…

– Весьма возможно, что он орудие в руках других, и это даже вернее всего… Ясно одно, что деньги взял он…

– Нет.

– Значит взял их ты! – вспылила Дубянская.

– Лиза!

– Ты не брал, значит взял он… Да что говорить об этом, ведь поверишь же ты, когда он сам в этом сознается?

– Он… сам… сознается… Голубчик, ты… расстроена…

– Пусть… Считай меня хоть помешанной, а я говорю тебе, что он сам сознается… Его доведут до этого… Его заставят…

– Если он сознается, то, конечно, я поверю… Но не иначе…

– Иначе и не может быть…

– Страшное затеяли вы дело…

– Чего же тут страшного?.. Отыскивать правду?.. Страшное было бы дело, если бы ты был обвинен и сослан…

– Это так и будет…

– Посмотрим… Для моих отношений к тебе это все равно… Никакой приговор суда меня не убедит в твоей виновности… И в Сибири я буду любить тебя точно так же, как люблю теперь…

– Это для меня выше всех оправданий…

– Напрасно… Я хлопочу не для себя и даже не для тебя… Я хлопочу из-за торжества правды… Правда для человека должна быть выше всего…

– Даже выше любви?

– Не выше, так как в любви должна быть прежде всего правда…

– О, ты моя дорогая энтузиастка! Я рад, что ты утешаешься этой иллюзией и поддерживаешь мою мать… Она стала куда бодрее… Благодарю тебя…

Назначенный срок свидания миновал, и они расстались.

В тот же день вечером, как мы знаем, Николай Герасимович принес Елизавете Петровне утешительные вести.

Через несколько дней на вечере у полковницы Усовой состоялось знакомство Савина с Сигизмундом Владиславовичем Стоцким.

В конце сентября часто выдаются в Петербурге великолепные дни. Кажется, что природа накануне своего увядания собирается с силами и блестит всею роскошью своих дивных красок. Даже сады Петербурга – эти карикатуры зеленых уголков – красуются яркою зеленью своих дерев, омытой осенним дождичком, и как бы подбодренной веющей в воздухе прохладой. Таким осенним прощальным убором красовался Летний сад.

Был воскресный день, третий час пополудни.

Графиня Надежда Корнильевна Вельская шагом прогулки шла по средней аллее сада.

Доктор прописал ей моцион, и она ежедневно, по возвращении в город в половине сентября, ездила в Летний сад и два или три раза проходила его.

Эти прогулки составляли даже развлечение в ее скучной, однообразной жизни, среди обстановки того иногда настоящего, а зачастую кажущегося, злата, через которое, по выражению русской песни, льются еще более горькие слезы.

Вдруг с одной из скамеек поднялась и пошла навстречу графине скромно одетая дама, в которой Надежда Корнильевна узнала тетку Ольги Ивановны Хлебниковой – Евдокию Петровну Костину – за ней следовал ее муж Семен Иванович.

После таинственного исчезновения Ольги Ивановны и не менее загадочного письма ее к графине, последняя так и не могла добиться, куда скрылась беглянка и какие причины руководили ее внезапным исчезновением.

По сообщению графа, Ольга Ивановна уехала из Петербурга в Москву, вероятно, к родителям, так как вскоре после ее бегства ее отец отказался от места управляющего в Отрадном и переехал на жительство в первопристольную столицу.

Занятая своим горем молодая женщина – и в этом едва ли можно винить ее – забыла о своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.

Вид родственников подруги, однако, снова вызвал воспоминание о ней, сомнение в верности истолкования ее поступка и желание узнать истину.

Графиня и Евдокия Петровна обменялись радостными приветствиями.

– Восхитительный день, и нельзя в этот день не погулять… – застенчиво, и как бы извиняясь, сказал Костин, почтительно снимая шляпу. – Вот мы с женой и пришли в Летний сад, хотя Таврический от нас ближе… Но там уже теперь сделалось сыро…

– Я тоже гуляю, но охотно посижу поболтаю с вами, – сказала Надежда Корнильевна.

Они все трое возвратились к скамейке и уселись на нее.

– А что моя Оля? Что она поделывает? – спросила графиня. – Я не знаю о ней ничего со дня ее странного отъезда… Говорят, она в Москве…

– О, как она несчастна! – воскликнула Костина. – И как бесчеловечно было лишать ее счастья всей жизни.

– Что вы говорите… Оля несчастна… Почему?

– Дуня, перестань… Разве можно! – остановил Евдокию Петровну муж.

– Оставь, Семен! Не раздражай меня! – вскричала упрямо Костина. – Ты должен понимать, в каком я состоянии… Я должна все сказать графине.

– Конечно, конечно, расскажите, моя дорогая.

– Так вы, значит, не знаете, что Оля была загублена в вашем доме и теперь она живет в Москве, в монастыре и решила посвятить себя Богу. Я и ее мать говорили с ней по душе, но она отказалась назвать имя своего обольстителя… Ну, да мы-то все равно его знаем…

– Дуня! – молил ее муж.

Графиня Надежда Корнильевна глядела на говорившую широко открытыми глазами.

Судорога внутреннего волнения передергивала ее губы.

– Оставь меня, Семен! Я, разумеется, не назову имени человека, прежде, чем расскажу, почему я его подозреваю! Когда Оля жила у вас, она познакомилась с некоей Левицкой, молодой девушкой, которая затащила ее в известный притон на Васильевском острове к полковнице Усовой. Не сдобровать бы уж ей и тогда, но спасибо добрый человек Ястребов разъяснил нам, в чем дело, и муж вовремя поехал к Усовой и застал Олю с глазу на глаз с…

– Дуня!.. – вскрикнул опять Семен Иванович.

– Да оставь же меня, Семен! Ты вредишь моему здоровью!.. Ну, тогда-то ничего не вышло у них, а вот в тот же день, когда у вашего батюшки был бал, супруг ваш ухаживал за Олей, и кончилось тем, что она на другой день должна была бежать… Сама она его не назвала, но догадаться было легко…

– Нет, это невозможно! – воскликнула графиня, бледнея.

– Так зачем же граф присылал ей письмо графа Стоцкого, а когда она прослушала чтение этого письма, где только и говорилось, что о любви к вам, она упала в обморок… Что вы об этом думаете?

Надежда Корнильевна молчала.

– Исхудала она еще и здесь до неузнаваемости и несколько дней тому назад, как уехала в Москву, в Никитский монастырь… Там монахиней одна ее подруга.