Томас Кенилли - Список Шиндлера

Как только Вулкан оказался в пределах Академии, он сразу же понял, что тут все подчиняется правилам строгой секретности. У каждой двери стоял охранник. Офицер СС сразу же предупредил ювелиров, что если кто-то из них обмолвится хоть словом об их работе здесь, то сразу же будет отправлен в трудовой лагерь. Каждый день, сказал он им, они должны приносить с собой инструменты и оборудование для оценки драгоценных камней и золота.

Затем их повели вниз, в подвальное помещение. Вдоль стен там тянулись деревянные помосты с грудами чемоданов и саквояжей, на каждом из которых имелись ярлычки со старательно выведенными именами их прежних владельцев. Под высокими окнами стоял ряд деревянных ящиков.

Когда ювелиры сели в центре помещения, двое эсэсовцев, подхватив один из саквояжей, опустошили его перед Герцогом, вернулись за другим – и вывалили его содержимое перед Грюнером. Затем золотой каскад обрушился на Фриднера и Вулкана.

Это было старое золото: кольца, брошки, браслеты, часы, лорнеты, портсигары. Ювелирам предстояло разобрать его, отделив чистый металл от сплавов, и оценить стоимость драгоценных камней и жемчуга. В зависимости от ценности и количества карат все надо было складывать в разные кучи.

Сначала они приступили к делу осторожно и опасливо, но потом работа пошла быстрее – сказывались профессиональные навыки. Эсэсовцы раз за разом уносили разобранные ценности, раскладывая их по соответствующим ящикам. Как только один из них заполнялся, на боку его появлялась надпись черной краской: «Рейхсфюрер СС. Берлин». Рейхсфюрером СС был сам Гиммлер, на чье имя в рейхсбанке складировались конфискованные по всей Европе ценности.

В грудах золота находилось немало детских колечек… и как же трудно было еврейским ювелирам сохранять спокойствие при мысли об их бывших владельцах!

Но только однажды они дрогнули, потеряв самообладание, – когда эсэсовец вывалил перед ними груду мятых золотых коронок, на которых еще виднелись следы крови. В этой горке у коленей Вулкана ему чудились тысячи казненных – и все они звали его присоединиться к ним, отшвырнуть рассортированные камни и громко заявить о гнусном происхождении этого богатства!

Но после минутной заминки Герцог и Грюнер, Вулкан и Фриднер снова принялись за дело – конечно же, думая теперь о сиянии коронок в собственных ртах, опасаясь, что и они могут броситься в глаза эсэсовцам…

Потребовалось не менее шести недель, чтобы рассортировать золотые сокровища, хранящиеся в подвале Технической академии.

Когда с ними было покончено, ювелиров перевели в старый гараж, предназначенный для хранения серебра. Ремонтные ямы были полны сваленными туда изделиями: кольцами, кулонами, пасхальными блюдами, менорами, нагрудными украшениями, диадемами и канделябрами. Здесь тоже следовало отделить цельное серебро от сплавов и взвесить его. Дежурный эсэсовский офицер жаловался, что некоторые из предметов трудно упаковывать, и Мордехай Вулкан предположил, что, наверное, часть предметов пойдет на переплавку. И хотя он не отличался набожностью, подумал, что было бы куда лучше, маленьким триумфом, если бы рейх унаследовал лишь то серебро, из которого не были отлиты святыни иудаизма. Но в силу каких-то причин офицер СС отказался о этой идеи.

Может, этим предметам предназначалось пополнить собой какую-нибудь дидактическую коллекцию в одном из музеев рейха. Или эсэсовцы оценили изящество серебряной утвари синагог…

Когда работа по оценке богатств подошла к концу, Вулкан опять оказался без дела. Ему приходилось регулярно покидать гетто в поисках еды для семьи, особенно для дочки, страдающей бронхитом. Какое-то время он работал в скобяной мастерской в Казимировке, где его и увидел обершарфюрер СС Гола, человек достаточно спокойный. Гола нашел ему работу ремонтником в казармах СС близ Вавеля. Когда Вулкан со своими гаечными ключами входил в столовую, он видел над дверью надпись: «СОБАКАМ И ЕВРЕЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Эта надпись, вкупе с сотнями и тысячами вырванных коронок, которые прошли через его руки в Технической академии, убедили его, что случайная расположенность, проявленная к нему обершарфюрером Гола, ровно ничего не значит в итоге. Гола пил тут же, в компании друзей, не обращая совершенно никакого внимания на надпись; но он и не заметил исчезновения семьи Вулкана в тот день, когда ее отправили то ли в Бельзец, то ли в другое, столь же зловещее место.

Так что Вулкан, как и фрау Дрезнер, и почти пятнадцать тысяч других обитателей гетто понимали, что спасти их может только неожиданное чудо.

Но они в него не верили – ни на секунду.

Доктор Седлачек обещал, что путешествие будет без особых удобств, – так оно и вышло.

Оскар пустился в дорогу в хорошем пальто, с чемоданом и сумкой, полной дорожных принадлежностей, которые очень понадобились ему в конце пути. Хотя у него были соответствующие документы, он не испытывал желания пускать их в ход. Будет куда лучше, если ему не придется показывать их на границе. В таком случае он всегда сможет отрицать, что в декабре посещал Венгрию.

Он ехал в грузовом вагоне, заполненном пачками партийной газеты «Фолькишер Беобахтер», предназначенной для распространения в Венгрии. Вдыхая запах типографской краски, примостившись на пачках напечатанного острым готическим шрифтом немецкого официоза, Оскар двигался на юг – а за окном проплывали остроконечные заснеженные пики словацких гор.

Миновав границу Венгрии, они двинулись на юг по долине Дуная.

Ему был заказан номер в «Паннонии», рядом с университетом, и в первый же по приезде день его навестили маленький Сем Шпрингман и его коллега доктор Ресо Кастнер. Эти два человека, которые поднялись в номер Шиндлера на лифте, уже слышали от беженцев какие-то отрывочные сведения о происходящем в Польше. Но ничего существенного, кроме отдельных фактов, те сообщить не могли. То, что им удалось избежать опасности, не означало, что они были знакомы с масштабами ее распространения, механизмом функционирования, ее размерами и так далее. Кастнер и Шпрингман были полны ожиданий, что – если Седлачеку можно верить – этот судетский немец, дожидающийся их наверху, сможет обрисовать цельную картину, дать исчерпывающий ответ об опустошении Польши.

В номере они наскоро представились друг другу, потому что Шпрингман и Кастнер пришли слушать и видели, что Шиндлер полон желания рассказывать. В этом городе не составило труда заказать крепкий кофе и пирожные, что позволило сделать первые минуты знакомства непринужденными. Кастнер и Шпрингман, обменявшись рукопожатием с огромным немцем, расселись в креслах. Но Шиндлер продолжал мерить шагами комнату. Казалось, что здесь, далеко от Кракова, от страшных гетто и акций, груз того, что он знал, давил его куда больше, чем когда он рассказывал обо всем Седлачеку. Он возбужденно топал по ковру номера. Его шаги наверняка были слышны снизу – даже в их номере канделябры подрагивали, когда он изображал действия карательной команды эсэсовцев на Кракузе, показывая, как один из них прижал ногой голову жертвы к мостовой и застрелил на глазах маленькой девочки в красном, догонявшей свою колонну…