Томас Кенилли - Список Шиндлера

– К вашим услугам! – ответил доктор X., как бы давая понять: «Я здесь, я с вами, а они еще далеко отсюда».

Он бросил взгляд на доктора X., который прищурился, услышав, как в трех кварталах от них еще кого-то выкидывают на улицу. Кивнув ему, доктор Б. открыл небольшой шкафчик с лекарствами в дальнем конце палаты и взял оттуда флакон водного раствора циановой кислоты.

Поколебавшись, X. подошел к своему коллеге. Он мог устраниться, предоставив все доктору Б. Ему показалось, что у этого человека хватит сил все сделать самому, без помощи коллеги. «Но ведь это постыдно, – подумал X., – промолчать, не взять на себя часть этой непосильной ноши!» Доктор X., хотя и был моложе доктора Б., учился вместе с ним в Ягеллонском университете; он был хорошим специалистом и имел понятия о чести.

И он решил оказать доктору Б. поддержку в эти минуты.

– Ну что ж, – сказал доктор Б., легким жестом указав на бутылочку своему коллеге. Слова его почти заглушили женские крики и резкие приказы, раздававшиеся в дальнем конце Жозефинской.

Доктор Б. позвал сестру:

– Дайте это каждому пациенту по сорок капель в воде.

– По сорок капель, – повторила медсестра. Она знала, что представляет собой этот препарат.

– Совершенно верно, – сказал доктор Б.

Доктор X. тоже смотрел на нее. Да, хотелось сказать ему. Теперь я обрел силу, я смогу. Но если я сам подам больному стаканчик со снадобьем, это может обеспокоить его, растревожить. А вот медсестра… Каждый пациент знает, что лекарства раздает сестра.

Пока она готовила микстуру, X. прошел по палате и положил руку на плечо старика:

– У меня есть одно средство, которое поможет вам, Роман.

И доктор X. с изумлением понял, что, ощутив под ладонью сухую старческую кожу, он словно впитал в себя всю историю жизни этого человека. На долю секунды, словно во вспышке пламени, мелькнул перед ним облик юного Романа, уроженца Галиции времен Франца-Иосифа, предмет сладостного обожания женщин, обитательниц «маленькой Вены», драгоценного камня на берегах Вислы – Кракова. Вот в военной форме армии Франца-Иосифа он отправляется на весенние маневры в горах. Покрытый шоколадным загаром, он со своей девушкой из Казимировки посещает Patisseries, царство кружев и бижутерии. Поднимаясь на гору Костюшко, он украдкой срывает у нее поцелуй в кустах.

– Каким образом мир мог так преобразиться всего лишь за время жизни одного человека? – спросил этот юноша у старого Романа. – От Франца-Иосифа – до унтер-офицера СС, который имеет право обречь на смерть и Розалию Блау, и девочку в лихорадке?

– Пожалуйста, Роман, – произнес врач, давая понять, что старик должен расслабить сведенное судорогой тело. Он не сомневался, что зондеркоманда будет тут не позже, чем через час. Доктор X. подавил искушение сообщить ему эту тайну. Да он и не успел бы – его коллега, доктор Б., оказался щедр в дозировке. Несколько секунд агонии с перехваченным дыханием, легкое изумление – и измученное тело Романа наконец получило возможность отдохнуть…

Когда медсестра принесла мензурки, никто даже не спросил ее, что в них. Доктор X. так никогда и не понял, догадались ли больные, что сейчас произойдет. Отвернувшись, он посмотрел на часы. Он боялся, что, выпив яд, они начнут издавать какие-то звуки, более страшные и зловещие, чем привычные в больнице шорохи и кашель. Он услышал, как сестра ласково проговорила: «Вот кое-что для вас». Он услышал, как кто-то глубоко набрал в грудь воздуха. Он не знал, была ли то сестра или кто-то из пациентов. «Эта женщина – самая героическая из всех нас», – подумал он.

Когда он снова бросил на нее взгляд, медсестра будила заспанного музыканта с больной почкой, предлагая ему «лекарство». Из дальнего угла палаты доктор Б. не сводил взгляда с ее накрахмаленного белого халата. Доктор X. подошел к старику Роману и пощупал у него пульс.

Пульса не было.

На койке в дальнем конце палаты музыкант заставил себя проглотить пахнущую горьким миндалем микстуру.

Как X. и надеялся, все прошло мягко и спокойно. Он посмотрел на них – ничего ужасающего: рты чуть приоткрылись, остекленевшие глаза невозмутимы, головы откинуты и подбородки уставились в потолок: их уходу, их бегству мог бы позавидовать любой обитатель гетто.

Польдек Пфефферберг обитал в комнате на втором этаже дома девятнадцатого столетия в конце Жозефинской. Поверх стены гетто ее окна выходили на Вислу, где вверх и вниз по течению ползли польские баржи, не догадываясь о судном часе гетто, а патрульный катер СС скользил по воде легко, как прогулочная яхта. Пфефферберг со своей женой Милой ждал появления зондеркоманды, которая прикажет им убираться на улицу. Мила была хрупкой и нежной молодой женщиной двадцати двух лет; сбежав из Лодзи и очутившись в гетто, она вышла замуж за Польдека в первые же дни пребывания здесь. Она была родом из семьи потомственных врачей. Ее отец, хирург, умер еще молодым в 1937 году, мать ее была дерматологом, во время акции в Тарнуве в прошлом году она погибла той же смертью, что и Розалия Блау в инфекционной больнице: ее перерезала очередь из автомата, когда она отказалась покинуть своих пациентов.

У Милы было доброе и веселое детство, прошедшее в Лодзи, где издавна травили евреев, но ей как-то повезло, и она ни разу не столкнулась с агрессией окружающих. Однако медицинское образование она решила получить в Вене, куда и прибыла за год до войны. Она встретила Польдека, когда в 1939 году жителей Лодзи переселили в Краков. Их свела сама судьба: Милу определили на постой в ту же квартиру, где жил Польдек Пфефферберг.

Как и Мила, он оказался последним представителем своей семьи. Его мать, еще совсем недавно декорировавшая квартиру Шиндлера на Страшевского, вместе с отцом была отправлена в гетто Тарнува. Оттуда, как стало известно позже, их увезли в Бельзец, где и убили. Сестра Пфефферберга с мужем, который по документам был арийцем, исчезли в недрах тюрьмы Павяк в Варшаве. И Польдек, и Мила остались одни на свете.

По темпераменту они, казалось бы, совсем не подходили друг другу: все в округе знали, что Польдек – врожденный лидер и организатор, из тех ребят, которые, когда что-то случается и начальство спрашивает: «Кто это сделал?», делают шаг вперед и берут ответственность на себя. Мила была почти всегда погружена в молчание, потрясенная невыразимым ударом судьбы, поглотившей ее семью.

И все же в мирное время они стали бы великолепной парой. Мила была не только умна, но и мудра; при всей своей молчаливости она притягивала внимание. Она была одарена склонностью к иронии, которая нередко умеряла ораторские порывы Польдека Пфефферберга. А вот именно сегодня они ссорились.

Мила была не против, если представится такая возможность, оставить гетто, и даже порой видела мысленным взором себя с Польдеком в лесу в роли партизан, но она смертельно боялась канализационных коллекторов. Польдек же пользовался ими не раз, чтобы покидать пределы гетто. Его друг и бывший преподаватель, доктор X., всегда повторял, что канализация может стать путем спасения, ибо вряд ли ее будут так уж бдительно охранять во время появления в гетто зондеркоманды. Все дело лишь в том, чтобы дождаться наступления ранних зимних сумерек. Спустившись же, сразу надо уходить в левый туннель, который может привести под улицы, лежащие в нееврейской части Подгоже; канализация выходила на берег Вислы рядом с каналом на улице Заторской. Вчера доктор X. сообщил ему четко и определенно: врач и его жена попробуют уйти через коллектор и будут только рады, если Пфефферберги присоединятся к ним. Но Польдек не мог принять решение за Милу и за себя. Мила испытывала вполне обоснованный страх, что эсэсовцы могут пустить в коллекторы газ или еще каким-нибудь иным образом захватить их, явившись сразу же в квартиру Пфефферберга в дальнем конце Жозефинской.