Томас Кенилли - Список Шиндлера

Отвечая Рихарду, Долек Горовитц не мог не думать, что Плачув – неподходящее место для детей, даже пользующихся некоторыми привилегиями. Надо попытаться как-то связаться с Шиндлером – бывая по делам в административном корпусе, тот заходил и в мастерские, где оставлял небольшие подарки и делился новостями со старыми знакомыми – герром Штерном, Романом Гинтером и Польдеком Пфеффербергом. Поскольку Долек не входил в их число, ему пришло в голову, что, может быть, на Шиндлера удастся выйти через Боша: они с Шиндлером, конечно же, должны встречаться. Может, и не очень часто, но должны: в городских учреждениях или на приемах и вечеринках. Вряд ли они были приятелями, но у них были общие дела, взаимные интересы.

Долек хотел, чтобы в лагерь к Шиндлеру попал не только и не столько Рихард. Интерес к окружающему миру защищал Рихарда от царящего вокруг ужаса. А вот десятилетняя дочь Долека Нюся больше не задавала вопросов. Она была одной из тех худых изможденных детей, которые забыли, что такое радость и открытость. Из окна щеточной мастерской, где она на верстаке подравнивала щетину, девочка каждый день видела вереницы грузовиков, направлявшихся к австрийскому форту на холме, – и каждый день они переполняли ее ужасом. Она не могла, как любой ребенок, приникнуть к родительской груди и избавиться от страхов. Чтобы заглушить постоянно грызущее ее чувство голода, Нюся приспособилась курить высушенную луковую шелуху в самокрутках из газетной бумаги…

А вот на «Эмалии», по слухам, детям полегче, там не будет необходимости слишком рано становиться взрослыми.

Во время одного из визитов Боша на склад готовой одежды Долек обратился к нему: «Ранее, герр Бош, вы были так благосклонны ко мне, вот я и осмелился попросить вас переговорить с герром Шиндлером». Он повторил свою просьбу и несколько раз назвал имена детей, чтобы Бош, чья память была основательно подточена шнапсом, запомнил их. «Герра Шиндлера можно считать моим лучшим другом, – ответил Бош. – Он сделает для меня все, что угодно».

Если честно, Долек не ждал толку от этого разговора. Его жена Регина не имела никакого опыта в штамповке заготовок и покрытии их эмалью – какой смысл брать ее на фабрику? Да еще и с детьми…

Сам Бош никогда больше не упоминал о его просьбе. Однако всего через неделю жена и дети Горовитца отправились на «Эмалию», оказавшись в списке, который комендант Гет подмахнул в обмен на небольшую толику драгоценностей.

В женских бараках на «Эмалии» и худенькая миниатюрная Регина, и Рихард быстро освоились. Скоро все знали мальчика и в цехе боеприпасов, и на участке эмалировки; даже охрана здоровалась с ним. Регина все ждала, что герр Шиндлер подойдет к ней в цеху и скажет: «Значит, вы жена Долека Горовитца?» Тогда она могла бы выразить ему свою благодарность. Но он так и не подошел.

Регина с радостью обнаружила, что на Липовой ни на нее, ни на дочку никто не обращает внимания. Хотя герр Шиндлер явно знал, кто она такая, потому что он не раз подзывал Рихарда по имени и болтал с ним. По изменившемуся характеру бесконечных вопросов Рихарда она понимала, какая на их долю выпала удача.

В лагере «Эмалии» не было коменданта, тиранившего заключенных. Не было и постоянного состава охраны. Гарнизон менялся каждые два дня. Пара грузовиков доставляла из Плачува в Заблоче эсэсовцев и украинцев, которые и брали лагерь под охрану. Они были только рады, когда им выпадал случай нести вахту на «Эмалии». Пусть у герра директора Шиндлера оборудование кухни и было попроще, чем в Плачуве, кормили здесь не в пример лучше. Герр директор гневался и начинал тут же звонить оберфюреру Шернеру, если охранники вместо того, чтобы патрулировать вдоль внешнего периметра лагеря, заходили в его пределы, стража держалась по другую сторону изгороди. Дежурить в Заблоче было хотя и скучновато, но приятно.

Заключенные, работавшие на ДЭФ, редко попадались на глаза охране, если не считать тех дней, когда на фабрику прибывала инспекция старших чинов СС. Один затянутый колючей проволокой проход вел на эмалировочную фабрику, по другому заключенные добирались до участка боеприпасов. Тех евреев с «Эмалии», которые работали на упаковочной фабрике, на заводе радиаторов и в управлении гарнизона, на работу отводили и конвоировали обратно украинцы – каждый второй день их команда менялась, и никто из охранников не успевал почувствовать особую неприязнь к кому-нибудь из узников.

И хотя каждый эсэсовец мог пристрелить любого из тех, кого доставляли на «Эмалию», Оскар продолжал поддерживать обстановку, которая, несмотря на всю свою хрупкость, давала хоть какую-то стабильность еврейским узникам.

Здесь не было сторожевых псов. Не было избиений.

И суп, и порции хлеба были лучшего качества и весомее, чем в Плачуве: примерно две тысячи калорий в день – в соответствии с рекомендациями врача, который тоже работал в одном из цехов «Эмалии».

Смены длились долго, порой по двенадцать часов, ибо герр Шиндлер продолжал оставаться деловым человеком, которому надо было выполнять военные контракты. Кроме того, что греха таить – он с удовольствием получал доходы. Однако, надо отметить, что работа не была непосильной и изматывающей, да и в то время многие заключенные понимали, что их труд в определенной мере – залог их существования. В соответствии с расчетами, которые Шиндлер представил после войны в «Джойнт», он потратил миллион восемьсот тысяч злотых (триста шестьдесят тысяч долларов) на питание заключенных «Эмалии». Подобные же статьи расходов можно найти в документах «Фарбениндустри» и Круппа – хотя никогда они и близко не приближались к тому проценту от доходов, который тратил на это Шиндлер.

Отличие заключается еще и в том, что на «Эмалии» никто не стал инвалидом и не скончался от непосильной работы, от избиений и голода. В то время, как только на предприятии «Буна» концерна «И. Г. Фарбен» из тридцати пяти тысяч заключенных погибло двадцать пять тысяч.

И потом, уже много времени спустя, те, кто трудился на «Эмалии», называли лагерь Шиндлера настоящим раем. Поскольку в это время они все уже давно жили в самых разных местах земного шара, нельзя даже предположить, что они договорились задним числом. Тем более, эта оценка могла иметь для них значение, только когда они были на «Эмалии».

Конечно, рай тут был относительный – лишь по сравнению с Плачувом. Его обитателей больше всего поражало почти нереальное ощущение свободы и раскованности – нечто невероятное, чего они даже не хотели слишком явно осознавать, опасаясь, что оно может исчезнуть, испариться.

Новые рабочие знали о хозяине, герре директоре Шиндлере, только по рассказам. Они старались не попадаться герру директору на глаза, не осмеливались заговорить с ним. Им требовалось время прийти в себя и освоиться с необычной тюремной системой Шиндлера.