Томас Кенилли - Список Шиндлера

Оказавшись вскоре в Заблоче, Мандель уже было прошмыгнул между грудами металлолома, чтобы пройти к Шиндлеру, но перед дверью кабинета его остановил Банкер. Герр Шиндлер очень занят, сказал он.

Через неделю Мандель повторил попытку. И снова Банкер не пропустил его. В третий раз Банкер спросил в упор: «Вы хотите получить те сионистские деньги? Раньше вы их не хотели. А теперь хотите. Ну, так вы не сможете их получить. Такова жизнь, господин Мандель!»

Кивнув, Мандель ушел. Он ошибочно предположил, что Банкер уже наложил лапу хотя бы на часть этой наличности. На деле же Банкер просто осторожничал. В конечном итоге деньги все же попали в руки заключенных в Плачуве, ибо расписка Алты Рубнер в их получении была доставлена Седлачеком в Будапешт.

Можно предположить, что немалая часть этой суммы была потрачена на поддержку евреев, прибывших в Краков из других мест, у которых не было никаких источников помощи.

Были ли средства, переданные Шиндлером, потрачены главным образом на питание, как предположил Штерн, или же пошли на поддержку подпольного сопротивления, на покупку пропусков и оружия – этим вопросом Оскар никогда не задавался. Чтобы выкупить из тюрьмы миссис Шиндлер или спасти братьев Данцингер, не было потрачено ни копейки из этих денег. Деньги Седлачека не пошли и на то, чтобы как-то компенсировать потери от тридцати тонн эмалированной посуды, ушедшей в виде взяток, которые герру директору пришлось вручать большим и малым чинам СС в течение всего 1943 года, чтобы удержать их от намерений закрыть лагерь на «Эмалии».

Не были они потрачены и на приобретение гинекологического инструментария ценой в шестнадцать тысяч злотых, который Оскару пришлось купить на черном рынке, когда одна из девушек на «Эмалии» забеременела – а беременность означала прямой билет в Аушвиц. Не были они употреблены и на покупку подержанного сломанного «Мерседеса» у унтерштурмфюрера Йона. Тот предложил Шиндлеру купить машину, когда Оскар обратился к нему с просьбой о переводе тридцати узников Плачува на «Эмалию». Автомобиль, за который Оскар выложил двенадцать тысяч злотых, на другой же день был реквизирован коллегой Йона и его приятелем, унтерштурмфюрером Шейдтом для охраны лагеря.

– Может, в его багажнике развозят кормежку на посты, – злился Оскар на другой день, обедая с Ингрид.

Но позже, комментируя этот инцидент, Оскар сказал, что был только рад услужить обоим господам.

Раймонд Титч был тихим аккуратным католиком из Австрии, и его хромоту одни объясняли ранением, полученным в Первой мировой войне, а другие – несчастным случаем в детстве. Он был лет на десять или более старше Амона и Оскара. В Плачуве он управлял фабрикой форменной одежды Юлиуса Мадритча, на которой было занято примерно три тысячи швей и механиков.

Одним из способов дачи взяток стали шахматные матчи с Амоном Гетом. Административный корпус соединяла с предприятием Мадритча телефонная линия, и Амон часто звонил Титчу, приглашая его к себе поиграть в шахматы. В первый раз игра закончилась через полчаса, и отнюдь не в пользу гауптштурмфюрера. Приговор «Мат!», который Титч без особого восторга готовился произнести, замер у него на губах, когда он с изумлением увидел, в какую ярость пришел Амон. Рванув воротник, он расстегнул и отбросил портупею и надвинул фуражку на лоб. Пораженному Раймонду Титчу показалось, что Амон готов выскочить на улицу в поисках заключенного, которому предстоит расстаться с жизнью, за его – Раймонда Титча – так легко одержанную победу. Но комендант в тот раз сдержал себя…

Теперь Титч позволял себе взять верх над комендантом не раньше, чем через три часа, да и то не всегда – тянул до последнего, давая порой сопернику выиграть. Когда сотрудники административного управления видели, как Титч хромает по Иерусалимской, чтобы занять вахту у шахматной доски, они знали, что их ждет спокойный день. Можно было перевести дух – чувство безопасности распространялось по мастерским, доходя даже до тех несчастных, которые тащили вагонетки…

Но Раймонд Титч пускал в ход не только свои шахматные таланты. Ничего не зная о докторе Седлачеке и том человеке с портативной камерой, которых Оскар привел в Плачув, Титч начал фотографировать самостоятельно.

Порой из окна своего кабинета, порой из угла мастерской, он снимал заключенных в полосатой форме, тянущих груз по узкоколейке, раздачу убогих порций супа с хлебом, рытье канав и закладку фундаментов. Несколько снимков Титча запечатлели тайную доставку хлеба в мастерские Мадритча. Круглые коричневые буханки приобретались Титчем с согласия и на деньги Мадритча; их доставляли в Плачув на грузовиках под грудами обрезков и кипами одежды. Титч фотографировал, хлеб торопливо перекидывали из рук в руки на склад Мадритча с той стороны, которая не была видна с вышек, а со стороны подъездной дороги склад был прикрыт зданием производственного корпуса.

Он снимал эсэсовцев и украинских охранников: за играми и на работе. Он снял группу рабочих под надзором мастера, инженера Карпа, который вскоре стал жертвой собак-убийц, вырвавших ему гениталии и разодравших на ногах мясо до костей.

Во время долгих прогулок по Плачуву он запечатлевал на пленке его строения, полные тоски и запустения. И, кажется, именно он увековечил Амона Гета, развалившегося в шезлонге на веранде, вид грузной туши которого заставил новоназначенного врача СС, доктора Бланке, сказать ему: «Хватит, Амон, пора сбрасывать вес».

Титч сфотографировал бегающих и играющих псов Рольфа и Ральфа – и Майолу, которая держала одного из них за ошейник, делая вид, что ей это страшно нравится.

Он же запечатлел Амона Гета во всем величии на крупной белой лошади.

Отсняв пленки, Титч не проявлял их. Надежнее и безопаснее было хранить их в архиве в виде роликов. Он складывал их в металлический ящик в своей краковской квартире. Здесь же он хранил некоторые ценности евреев Мадритча. Даже в Плачуве встречались люди, которым удалось сохранить при себе некоторые ценные вещи – то, что можно было бы предложить – в моменты предельной опасности – как выкуп: скажем, тому, кто составлял списки, или тому, кто открывал и закрывал двери теплушек. Титч понимал, что только самые отчаявшиеся доверяли ему свое добро. В тайнике вместе с фотографиями Титча хранились последние ресурсы дюжины семей – брошка тети Янки, часы дяди Мордки… Заключенные, у которых сохранились кольца, часы и ювелирные изделия, регулярно пускали их в ход, выторговывая себе небольшие поблажки и удобства. Даже когда режим в Плачуве прекратил свое существование, когда исчезли Шернер и Чурда, когда Главное хозяйственно-административное управление СС, погрузившись на машины, куда-то исчезло, Титч не спешил проявлять и печатать снимки – и для этого были основания. В списках ОДЕССы, послевоенного тайного образования бывших эсэсовцев, он числился как предатель. Люди, работавшие у Мадритча, при его содействии получили в общей сложности больше тридцати тысяч буханок хлеба, множество цыплят, несколько килограммов масла. Израильское правительство высоко оценило его гуманный и смелый образ действий, о чем после войны появились сообщения в прессе. Мадритчу, живущему тогда в Вене, шипели вслед и высказывали угрозы в его адрес: «Обожатель евреев!» Так что пленкам из Плачува пришлось около двадцати лет лежать в земле небольшого парка в предместье Вены, на их высыхающей в темноте эмульсии были запечатлены образы Майолы, любовницы Амона, его собак-убийц и безымянных рабов…