Томас Кенилли - Список Шиндлера

– Перестань трястись, глупая девчонка, – промолвил он, – или я не смогу спасти тебя от моего зверя.

За то время, что она приходила ухаживать за руками коменданта, он успел пристрелить мальчишку, чистившего ему сапоги, приказал подвесить к вделанному в стенку кабинета кольцу своего пятнадцатилетнего денщика Польдека Дересевича – за то, что Гет нашел на одной из собак блоху, и предал казни своего слугу Лизека – за то, что тот запряг в дрожки лошадей для Боша, не испросив предварительно разрешения у хозяина.

Она встретила Иосифа Бау серым осенним утром в коридоре, когда тот тащил рулон «синек» на тусклое осеннее солнце. Его худая фигура, казалось, гнулась под этой ношей. Ребекка спросила, не может ли она помочь ему.

– Нет, – сказал он. – Мне просто надо дождаться солнца.

– Зачем? – спросила она.

Он объяснил, что его чертежи нового здания были переведены на «синьки», а под воздействием прямого солнечного света начнутся таинственные химические реакции, и они проявятся окончательно. А потом спросил:

– Почему бы вам не стать моим волшебным солнцем?

В Плачуве хорошенькие девушки не привыкли к столь деликатному обращению со стороны мужчин. И здесь, конечно, природа брала свое, женщин и мужчин влекло друг к другу, несмотря на звуки очередей с Чуйовой Гурки и казни на аппельплаце.

А они все продолжались.

Например, однажды у рабочей партии, возвращающейся с кабельного завода, был найден цыпленок. Амон бушевал на аппельплаце, потому что спрятанный в мешок цыпленок был найден у ворот гетто – его сбросил кто-то во время обыска.

– Чей это мешок? – хотел знать Амон. – Чей цыпленок?!

Поскольку все узники упорно молчали, Амон выхватил ружье у стоящего рядом эсэсовца и застрелил заключенного, стоящего в начале шеренги. Пуля, пройдя через его тело, поразила и того, который стоял за ним.

– Как вы любите друг друга! – орал Гет, готовясь пристрелить следующего.

И вдруг мальчик лет четырнадцати сделал шаг вперед. Его сотрясала дрожь, он плакал. Он может сказать, кто спрятал цыпленка, сказал он герру коменданту.

– Так кто?

Мальчик показал на одного из двух мертвецов.

– Вот этот! – и снова заплакал.

Амон изумил весь аппельплац, поверив мальчишке. Откинув голову, он расхохотался.

«Ну что за люди… как только они не могут понять, что их ждет?!»

Вечерами узникам разрешалось свободно передвигаться только с семи до девяти часов, и многие понимали, что времена неторопливых ухаживаний остались в прошлом. Вши, терзающие зудом подмышки и промежность, превращали вежливость в издевательство. Мужчины без особых церемоний совершали половой акт с женщинами. В женском лагере пели песни, в которых девственниц вопрошали: для чего они держат себя в чистоте и для кого они берегут себя?..

На «Эмалии» атмосфера не была такой безнадежно циничной. Отсутствие каждодневных страхов, относительно сытный рацион давали людям определенное спокойствие. Кроме того, Оскар продолжал утверждать, что не позволит эсэсовцам показаться в пределах лагеря без его разрешения.

На участке эмалировки среди станков стояли укрытия, которые позволяли любовникам долгое время побыть в обществе друг друга. В переполненных бараках разделение существовало только теоретически.

Один из бывших заключенных впоследствии рассказывал, что в кабинете Оскара Шиндлера была установлена специальная линия связи на тот случай, если руководство СС потребует доступа в бараки. Пока эсэсовцы будут в пути, Оскар успеет нажать кнопку, включающую сигнал тревоги в лагере. Сигнал предупреждал: срочно прячьте запрещенные сигареты, которые Оскар ежедневно доставлял в лагерь («Иди ко мне в кабинет, – едва ли не каждый день говорил он кому-нибудь в цехе, – и набей портсигар». И при этом многозначительно подмигивал.) Сигнал также приказывал заключенным: немедленно все по местам!

Встреча с юношей, который обратился к ней с такой изысканной вежливостью, словно они сидели на веранде кафе, стала для Ребекки потрясением, воспоминанием об исчезнувшей культуре.

На другое утро, когда она спустилась из кабинета Штерна, Иосиф показал ей свое рабочее место. Он готовил чертежи дополнительных бараков.

– Какой номер вашего барака и кто в нем староста?

С вежливой сдержанностью она рассказала ему о себе.

Ребекка уже много раз видела страдания, кровь и гибель людей, видела, как Хелен Хирш волочили за волосы, и ее саму ждала смерть, если она случайно защемит заусеницу на пальце Амона. И все же этот юноша смог воскресить в ней воспоминания о девичестве и о застенчивости.

– Я приду поговорить с вашей матерью, – пообещал он.

– У меня нет матери, – прошептала Ребекка.

– Тогда я поговорю со старостой.

Вот так и начались их романтические отношения – с разрешения старших, словно в их распоряжении был весь мир и вдоволь времени.

Поскольку он был до удивления целомудрен, они даже не целовались. Впервые раз они обнялись под крышей дома Амона.

Это произошло после сеанса маникюра. Ребекка, согрев у Хелен воды и получив от нее кусочек мыла, поднялась наверх, в комнатку, предназначенную для ремонта, где собиралась постирать блузку и смену нижнего белья. Стирать ей пришлось в железной миске, из которой она завтра будет есть суп.

Она увлеченно плескалась в хлопьях мыльной пены, когда появился Иосиф.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она его.

– Я должен снять размеры комнаты, – сказал он, – для ремонта. А почему ты здесь?

– Легко догадаться, – ответила Ребекка с улыбкой. – Но, пожалуйста, не говори так громко.

Он легко двигался по комнате, быстро прикладывая метр к плинтусам.

– Осторожнее, – предупредила она его, беспокоясь, как бы комендант не счел его поведение нарушением установленных правил.

– Коль скоро я уже здесь, – сказал он ей, – могу и с тебя снять мерки…

Он измерил длину ее руки и расстояние от ямочки на затылке до талии. Она не возражала, когда его пальцы касались ее. Но после того, как, обнявшись, они на несколько секунд застыли в объятиях, она приказала ему уходить. Здесь было не то место, где можно нежничать средь бела дня…

В Плачуве встречались и другие истории любви, даже среди эсэсовцев, но они, конечно же, не были пронизаны таким солнечным светом, как этот роман двух неискушенных сердец Иосифа и Ребекки.

Например, однажды обершарфюрер Альберт Хайар, который убил врача гетто Розалию Блау и пристрелил Диану Рейтер, когда осел фундамент одного из бараков, влюбился в еврейку-заключенную. Дочка Мадритча была буквально очарована еврейским мальчиком из Тарнува – он работал на фабрике Мадритча в Тарнуве до тех пор, пока в конце лета специалист по ликвидации гетто Амон Гет предал Тарнув той же участи, на которую он обрек Краков. Теперь этот мальчик оказался на фабрике Мадритча в Плачуве, и девушка могла его навещать. Но из их отношений ничего хорошего не могло получиться. У заключенных были убежища и укрытия, в которых могли встречаться супруги и любовники. Но все: и законы рейха, и своеобразный кодекс поведения, принятый среди заключенных, – препятствовало роману между фройляйн Мадритч и ее молодым человеком. То же произошло, когда честный и достойный Раймонд Титч влюбился в одну из своих машинисток, он испытывал к ней нежное, страстное, но совершенно безнадежное чувство…