Томас Кенилли - Список Шиндлера

И мало кто не догадался, какая судьба ждет их всех…

Чиловича и его спутников расстреляли на месте. Амон Гет, желтый от приступа печеночных колик, обрюзгший, с хрипом, как старик, перевел дыхание, ткнув дулом в затылок Чиловича…

Позже трупы были выставлены на аппельплаце с пришпиленными на груди надписями: «ТЕХ, КТО НАРУШАЕТ УСТАНОВЛЕННЫЕ ЗАКОНЫ, ЖДЕТ ТАКАЯ ЖЕ СМЕРТЬ».

Но и из этого зрелища узники Плачува извлекли совсем другую мораль.

Весь остаток дня Амон провел, составляя два длинных отчета: один для Коппе, другой в секцию «D» – для генерала Глюка. Он живописал, как быстро и успешно пресек попытку захвата Плачува. Ведь группа главных заговорщиков, которых он перехватил, собиралась выскользнуть из лагеря, найти партизан, а затем вернуться и напасть на этот важный военный объект. Но комендант разгадал их план, вследствие чего поймал и казнил руководителя заговора.

До одиннадцати часов ему не удалось закончить составление отчетов. Фрау Кохман была слишком медлительна для такой поздней работы, и поэтому комендант приказал притащить к нему Метека Пемпера. Встретив его, Амон Гет сразу же уверенно заявил, что он, Пемпер, помогал Чиловичу сбежать. Ошарашенный молодой человек не знал, что ответить.

Вдруг он увидел, что на его штанах разошелся шов.

– Простите, герр комендант, что я явился к вам в таком неопрятном виде! – залепетал заключенный. – Ох, как я мог… да я бы никогда…

Странное сочетание комизма и ужаса, прозвучавшее в этих словах, рассмешило Гета. Он вдруг оттаял, приказал заключенному сесть и объяснил, что именно предстоит печатать и как нумеровать страницы. Амон ткнул в бумагу пальцем:

– Я хочу, чтобы работа была сделана первоклассно!

Пемпер подумал: «Нет, ну вы подумайте только! Я мог погибнуть при реальной попытке к бегству, если бы захотел ее совершить, а могу и сейчас, когда он закончит диктовать – только потому, что я стал свидетелем того, как Амон пошел на попятный».

Когда Пемпер с черновиками в руках покидал виллу, комендант, последовав за ним, отдал последний приказ.

– Когда ты будешь печатать список подлежащих казни, – дружелюбно сказал Амон Гет, – я хочу, чтобы ты над моей подписью оставил место для еще одной фамилии.

Пемпер кивнул, спокойный и собранный, как и подобало профессиональному секретарю. Он замешкался лишь на долю секунды в поисках доводов, которые могли бы заставить коменданта Гета отменить свое указание о лишней строчке.

Она, конечно, предназначалась для его имени.

«Метек Пемпер».

Но в душной угрожающей духоте, которая в тот вечер стояла над Иерусалимской, в голову ему не пришло ничего толкового.

– Да, герр комендант, – только и сказал Пемпер.

Когда он, спотыкаясь, покидал административный корпус, то вспомнил о письме, которое в начале лета давал ему печатать Гет. Адресованное отцу Амона, венскому издателю, оно было полно сыновнего сочувствия по поводу аллергии, которая мучила его отца каждую весну. Причина, по которой Пемпер вспомнил именно это письмо из множества других, заключалось в том, что за полчаса до того, как ему была поручена эта работа, Амон выволок во двор девушку из конторы и пристрелил ее. Сопоставление письма и казни дало Пемперу понять, что аллергия и чья-то смерть имеют в глазах Амона примерно одно и то же значение.

И если послушному стенографу велено оставить в расстрельном списке место для его имени – можете не сомневаться, он подчинится.

Пемпер сидел за машинкой, глядя на почти готовый документ больше часа, но, в конце концов, оставил место, где предстояло появиться его имени.

Такой исход не являлся для него фатальной неожиданностью. Среди друзей Штерна ходили осторожные разговоры, что Шиндлер прикидывает, как тем или иным образом переместить отсюда побольше людей, но сегодня вечером слухи из Заблоче больше не имели для него значения.

Метек напечатал множество документов по лагерю – и в каждом он, если так можно выразиться, оставил место для своей собственной смерти.

И все эти сведения о преступлениях коменданта, запечатленные на копирках и в его замечательной памяти, которые он старательно берег для свидетельствования в будущем суде над фашизмом, – все скоро пойдет прахом.

Ведь он оставил пустую строчку в приказе о казни…

Когда оба текста были выверены до последнего слова, Пемпер вернулся на виллу коменданта. Амон заставил его ждать у высокого окна, пока сидя перечитывал документы. Пемпер прикидывал, какая надпись появится на его трупе: «Так умирают еврейские большевики!»?

Наконец Амон подошел к окну.

– Можешь идти спать, – проронил он.

– Герр комендант?

– Я сказал: можешь идти спать.

И Пемпер вышел.

Он не понимал, что произошло. После того что ему довелось увидеть, прочитать, напечатать, Амон не должен был оставлять его в живых! Может, комендант решил покончить с ним попозже?

Что ж, день жизни – все равно жизнь.

Пустое место в приказе, как потом выяснилось, было отведено для одного старика заключенного, который выжил из ума настолько, что попытался договориться с Йоном и Хайаром, пообещав им за помощь кошелек с драгоценными камнями, спрятанный где-то вне лагеря. Когда измученный мыслями о скорой смерти Пемпер засыпал в своем бараке, Амон Гет приказал доставить к нему старика. Комендант предложил ему жизнь в обмен на алмазы. После того как старик показал место их хранения, его, конечно же, тут же расстреляли, а его имя было вписано в отчеты для Коппе и Ораниенбурга, где этот несчастный предстал чуть ли не главарем бунта, решительно подавленного героем-комендантом.

Приказы, исходящие из ОКН (Верховного командования армии), продолжали ложиться на стол директора Шиндлера. В силу складывающейся военной ситуации, как сообщил Оскару начальник отдела боеприпасов, концлагерь Плачув и, соответственно, его отделение на «Эмалии» нуждаются в перемещении. Заключенных с «Эмалии» следует вернуть в Плачув, где они будут ожидать соответствующего распоряжения. Самому герру Шиндлеру предписывалось как можно скорее свернуть свою производственную деятельность в Заблоче, оставив лишь необходимое количество технического персонала, чтобы законсервировать предприятие. Для получения дальнейших инструкций ему следует обращаться в эвакуационный отдел ОКН, в Берлин.

Первой реакцией Шиндлера на эти приказы была холодная ярость. Он представил себе некоего молодого чиновника, который пытается препятствовать его замыслам, – какой-то человечишка в Берлине, не догадывающийся, что хлеб с черного рынка связал воедино Оскара и его заключенных, думает, что владелец завода может просто открыть ворота предприятия, позволив, чтобы у него забрали всех рабочих!