Ануар Алимжанов - Гонец

— Ты счастлив, Малайсары, — услышал Кенжебатыр голос Санырака. — Иметь такого смелого, преданного и неразлучного брата, как Кенже, — это воистину счастье.

Санырак с улыбкой оглянулся. Он был, как всегда, в утепленном шлеме, короткая густая черная бородка ровно укрывала подбородок, усы аккуратно подобраны, а немного скуластое, широкое лицо стало сейчас добрым и мягким от улыбки.

Кенжебатыр редко его видел таким. Батыр обычно был сосредоточен, суров. Кенже невольно улыбнулся в ответ, но тотчас спрятал улыбку. Не пристало жигиту, да к тому же воину, развесив уши, слушать похвалы в свой адрес.

— Ну что вы, батыр-ага, нахваливаете меня как девушку на выданье, — произнес он и, придержав коня, отстал.

— Если бы родной брат мой оказался таким, как Кенжебатыр, то большего счастья в жизни для меня бы не существовало. Но этот подлец, опозорив весь род, осрамив меня, с самого начала ушел к джунгарам. Весь прошлый год я жаждал встречи с ним на поле боя, я сам бы покарал его от имени отца и матери, но так и не довелось увидеть этого шакала… — чуть ли не стоном вырвалось у Малайсары.

Санырак молчал. Малайсары впервые вслух говорил о том, что у него есть, вернее, был брат. Он никогда никому не рассказывал ни о себе, ни о своих родичах. Лицо его потемнело, голова склонилась от стыда. Санырак почувствовал неловкость за то, что случайно, по незнанию, причинил боль другу. Но на откровенность отвечают откровенностью.

— Да, тяжкие времена, батыр, ныне роднее родного тот, кто поддержит нас в бою, как друг подставит плечо… Прости, Малайсары, я не знал о твоем горе и не было злого умысла в моих словах. Аллах свидетель, — проговорил Санырак.

— Кенже — сын старейшины рода болатшы. Младший из пятерых сыновей мудрого Маная, — глубоко вздохнув, вновь поднял голову и, оглядевшись вокруг, произнес Малайсары, — а я из рода бесентин, но мы оба, как и ты, принадлежим к великому племени найманов, так что мы единоутробные по предкам нашим, а значит, и братья кровные, как и все племена казахов Младшего, Среднего, Великого жузов. Теперь от нашего единства зависит жизнь, судьба всех казахов.

— Правда твоя, батыр. Нынче все уже знают, что нет у казахов надежды ни на аллаха, ни на ханов и султанов. Единственная надежда у нас всех — на свой меч. Но сумеет ли воспрянуть народ, собраться воедино… — сказал Санырак. — Прости меня, я не принял твои слова о Богенбайбатыре. Ты помнишь? Но с тех пор многое передумал. Ты прав, брат…

— Народ пришел в себя после ударов джута и джунгар. Опомнился, начал отбиваться и убедился, что джунгары такие же люди, что пушки хунтайджи не так уж страшны, только сильно гремят… И теперь он ищет вождя. Он пойдет не за каждым. Народ никогда не пойдет на смертельный бой, если не поверит в силу и разум вождя, если не заручится единством своих старейшин и не получит их общего благословения… — перебил его Малайсары. Последние слова он произнес твердо, убежденно.

— Да, ты снова прав, Малайсары. Ныне уже все — и стар и млад — говорят о заповедях Тауке-хана, который смог одолеть в битве полчища Цевена Рабдана.

— Но еще никто не сделал первого шага, чтобы восстановить единство. Тауке-хан смог сплотить казахов лишь на несколько лет. А после все пошло, как прежде. Любой хан, любой султан, любой правитель не перешагнет междоусобную черту, каждый готов отдать на съедение врагу своего соперника. Пусть сожгут аул найманов, лишь бы аргынов или коныратовцев не трогали… А батыры… Немало богатырей появилось в степи. И каждый со своей сотней или тысячей в одиночку кусает то в бок, то в зад джунгар, то ударит по темени. Но одолеть в открытом бою не может… У каждого батыра своя гордость, и никто не хочет переступить черту, стать под знамя другого… Эта наша древняя и затяжная болезнь. Хотим мы или не хотим, но истина беспощадна, и она утверждает, что всегда нас били, побеждали за нашу спесь по отношению друг к другу, за нашу алчность, наше упрямство. Распри правителей, междоусобицы — помощь врагу. Ты был прав, мой брат, когда говорил, что кто-то должен унять свою гордыню, идти на уступки. Вот и я думаю: не начать ли это нам с тобой, брат мой Малайсары… Ты пришел ко мне как простой воин, хотя среди батыров ты один из первых дал отпор тысячной коннице джунгар. Ты подобен удальцу Жантаю. Не пойти ли нам вместе и не призвать к единению сил батыра Тайлака?! Достаточно трех-четырех переходов, и наши сарбазы смогут объединиться… Скоро лето, надо не ждать ударов джунгар, а опередить их и первыми напасть на них… Что ты скажешь, Малайсары?

— Провидцы говорят, что тысячники джунгар стоят у Шаша в Сайраме, закрепили шатры у Алтынколя. Пошлем гонцов к Тайлаку… — проговорил Малайсары. — Пусть гонцы скачут ко всем батырам, ко всем султанам, пусть народ сам потребует единства ханов… Если ты не против, пусть это дело будет поручено Кенжебатыру. Я скажу ему.

— Кенжебатыр! — Малайсары оглянулся, но не увидел друга. — Где он?

Кенже ехал далеко в стороне в кругу молодых жигитов, недавно появившихся в стане Санырака. Они возвращались после осмотра окрестных троп и дорог. Нигде не заметили ничего подозрительного и оттого были спокойны. По дороге слились с теми, кто возвращался с охоты. Кони на ходу жадно пощипывали первую траву.

Кенже с удивлением заметил, что подснежники уже уступают место ранним бутонам диких тюльпанов, что очень пушисты кусты молодого жусана и что вся степь как тонкой шелковой накидкой укрыта чистой синевой весенних трав.

Ранняя, очень ранняя весна нынче, подумалось ему. Да, собственно, и зимы-то по-настоящему не было в этих краях. И весна нынче будет хорошей, богатой травами. Хотя снега было мало, но зато обильными будут дожди — так говорят старые воины, а это значит, что и лето и осень будут сытными для скота. О аллах, упаси нас от такого джута, как это было в позапрошлую зиму, и от такого зноя, как в тогдашнее лето, и дай нам силы согнать с родной земли джунгар и найти своих родных, говорили старые воины, еще и еще раз напоминая Кенже об отце и о Сании, о родном ауле. Где они теперь? Живы ли? Смог ли отец увести своих бедных сородичей, одноаульцев, подальше в степь, укрыть от врага, найти тот «тихий, спокойный уголок земли», о котором мечтал?

Кенже подумалось, что прошло так много времени — целая вечность — с тех пор, как он не видел Санию.

Всему виной война. Даже миг на войне кажется бесконечным, потому что этот миг — взмах сабли или удар булавой, потому что в это мгновение может оборваться жизнь. На войне в один миг можно потерять не только отца или брата, семью, родственников, но и свой аул, свой род. Кенже вспомнил, как однажды вечером у костра кто-то из воинов, знавших язык кзылбашей [48] Персидский язык. , рассказывал о каком-то поэте, который говорил, что люди — куклы, они созданы из земли, и сам аллах забавляется ими как хочет, поиграет, а как надоест, так выбросит человека из игры, чтобы он вновь ушел в чрево земли. Нет вечной жизни, нет вечных людей. Вечна лишь одна любовь, говорил поэт.