Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

– Хорошо, Борис Викторович.

– Подписали, Борис Викторович, – поднялся высокий, – заявление мое?

– Так куда вы собрались?

– В комитет.

– Наш?

– Да.

– Значит, бумажной крысой станете?

– Это, как говорится, Борис Викторович, кесарю кесарево, а богу божье.

– Ну, что же, – встал из-за стола Викторов, отошел к окну и продолжал, глядя на просвечивающее сквозь сосны шоссе.

– Удержать вас нечем. Из комсомола вы выбыли, в партию не вступили. Жилплощади не получали. Скучать не будете?

– Работа везде работа.

– Ну, хорошо, передавайте дела. Заявление ваше, считайте, я подписал.

Зазвонил телефон, заполняя неловкую паузу. Затем серые холодные глаза Викторова остановились на Мокашове. Он встал и молча положил переводку на стол. И снова дверь отворилась, и явился Вадим Палыч. "Попроще нужно, – решил для себя Мокашов, – какой он Палыч? Просто Вадим". Вместе с Вадимом вошел мужчина постарше. Он появился, небрежно рассматривая бумаги на ходу. Видимо, вход в кабинет для него в отличие от остальных был свободным. Увидев Мокашова, он остановился и вопросительно посмотрел на него.

– Иркина, вот, привел, – пояснил Вадим, – воздействуйте.

– В сборочном цирк, – начал Иркин безо всякого предисловия. – Кронштейны ДУСов не маркированы. Вопрос не наш, к конструкторам. Мы не причём. Не дошло ещё до вас, Борис Викторович? Это я, так сказать, – голос снизу, сейчас и сверху дойдёт.

– Отпустите меня, – взмолился Вадим. Но они не обратили на него внимания.

– Вопрос конструкторский, но поднимется крик: отчего не интересуетесь?

Иркин разгуливал по кабинету, косолапил, сутулился. Выглядел он настоящим медведем, но улыбался по – лисьи, с хитрецой.

– "Узор", – говорил он уверенно, – выдуман целиком и полностью. Он для теоретиков. Я за стирание граней между умственным и физическим трудом. А у прибористов катастрофически не хватает людей.

– Вам нужны молодые специалисты? – перебил его Викторов.

– Вы же знаете, Борис Викторович, – ответил Иркин мягко и тихо.

– А вам, Вадим Палыч?

– Молодые, – откликнулся Вадим, – ещё не значит, что специалисты.

Все посмотрели на Мокашова.

– Первый вопрос анкеты, – сказал Вадим, – в шахматы играете?

– Играю, – осторожно ответил Мокашов.

– Тогда, простите, – развел руками Вадим, – это по определению наш человек.

– Откуда вы к нам? – поинтересовался Викторов.

Мокашов объяснил, пожалуй, чуточку подробней, чем следовало. Тогда Викторов взялся за голову, покрутил ею, не отнимая рук, сказал в неповторимой викторовской манере:

– И кого только у нас нет.

Знакомство Мокашова с отделом завершилось в несколько минут.

– Теоретики, – толкал Вадим очередную дверь, – считают себя чрезвычайно умными людьми, хотя и совершенно напрасно… А здесь прибористы, иначе практики. У них в мозгу поменьше извилин, зато в руках постоянный рабочий зуд. Им просто не терпится воплотить то, что рождается в светлых теоретических головах.

Вдоль стен комнаты тянулись грубые лабораторные столы. На них громоздились осциллографы, криостаты, тестеры; распластывались коричневые панели в разноцветных сопротивлениях с серебряными паутинками схем.

– Воплотить не то слово, – отозвался один из прибористов, паявший в углу. Остальные работали, не поднимая голов.

Приборист был весь перебинтован: руки и голова. Края бинтов были прилеплены пластырем.

– Не воплотить, только убедиться, что всё, предложенное теоретиками – чушь и бред и предложить то, что и имеет место быть.

– С соображаловкой у них не очень, – вздохнул Вадим, – именно, имеет место быть. Однако начальство их любит. Этому даже ошибочно орден выдали.

– Вижу, не даёт тебе покоя мой орден, – сказал приборист, – могу походатайствовать, чтоб и тебе разрешили его носить. По праздникам.

– Давай, – рассмеялся Вадим, – ходят слухи, что ты "гибрид" в скутер переделываешь. Речевое управление…

– А как же. Управляется, когда материшь. До вас квитанции не доходят, когда я вас матерю. Точности посчитали?

– Ты же знаешь, – замялся Вадим, – "Сапоги"…

– Не знаю и знать я не хочу, – отрезал приборист, – смотри, ведущего наведу.

Они прошлись по немногим отдельским комнатам.

– Тесно у нас, – вздыхал Вадим, – расширяемся при постоянном объёме.

С территорией Мокашов знакомился у окна. "Это наше, – говорил Вадим словами Ноздрёва, – а там за трубой… тоже наше. КИС, видишь серое здание, у нас там стенд. Дальше крыша зеленая, перед столярным… и там наш стенд в бывшем гараже".

– Зачем столярный? – удивлялся Мокашов.

– А ящики, тара, как правило, нестандартная и всегда под рукой. Куда тебя посадить? Хорошо бы к "сапогам". Место для сектора сберечь. Постой-ка, я мигом.

И Мокашов остался один. Светло было только здесь, у окна, а коридор сгущался темнотой. В нем возникали неясные тени. Чаще других на границу света и тени выходил пожилой мужчина с расплывшимся бабьим лицом. Он был целиком в зеленом: френче и брюках, и каждый раз вглядывался в Мокашова.

"Игуана, – отметил про себя Мокашов, – большая, бесформенная и бегает на задних ногах. Но за проворство приходится расплачиваться, и она останавливается, принимая нелепый и важный вид".

Вадим задерживался.

"Игуана, – думал Мокашов, – старая, морщинистая и щеки обвисли, на манер кулис. Будто его сначала надули, а затем чуточку спустили, оттого и подобный вид».

– Пошли, – появился Вадим, – уплотняем "сапогов".

И они двинулись в коридорную тьму.

– Вадим Палыч, – плаксиво раздалось за спиной, – я вас повсюду ищу.

Они обернулись. За ними стоял все тот же мужчина с бабьим лицом.

– Знакомьтесь, Петр Федорович. Это наш новый сотрудник – Мокашов. Не знаю, правда, отчего мне приходится знакомить вас?

– Вот именно.

Игуана втянула воздух. Внутри неё что-то заколыхалось.

Спустя полчаса Мокашов шагал знакомой аллеей. Прав был Пальцев, предупреждая: «Только не сделайся мальчиком на побегушках, мальчиком подай-поднеси. Для битья. Сразу же о себе заяви: Я, мол, Ньютон второй, Ньютон Секонд». Как он разволновался, когда Вадим сказал: «Есть тут срочное задание», подумал: справится ли? А его отправили в столовую. «Подежурь, – напутствовал Вадим, – все через это прошли». И он плелся в столовую, бормоча себе под нос: вы меня не знаете, вы меня ещё узнаете.

Пусто было на территории и далеко видно впереди. Вот вдали показалась тоненькая фигурка. Девушка в защитной форме. При ходьбе ее чуточку покручивало. Это делало походку красивой. Масса мелких движений усложняли её.

Они поравнялись. От тени сосен лицо её показалось нефритовым. Внезапно оно преобразилось, вспыхнуло. Он вспомнил утро, поток, проходную и девушку за широким, точно в раме, стеклом.