Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

Просматривая текст, он отвлекался, пускался в сторонние рассуждения, рассказал к месту не яркий, но точный анекдот, поймал на чем-то Мокашова. И тот признался, что не профессиональный журналист. Конгресс в устах Дмитрия Дмитриевича выглядел забавнее КВНа.

Временами в комнату неслышно входила машинистка с сонным лицом. Она приносила какие-то бумаги или тихо спрашивала, наклоняясь к Протопопову, а Мокашов её сочувственно разглядывал. Была она совершенно плоская, как водомерка, только сквозь свитер проглядывали острые козьи соски.

До прихода Протопопова, развлекая Мокашова, она спросила:

– Вы за белых или за красных?

– То есть? – удивился он.

– У нас теперь непрерывное сражение – перестройка кафедры. – Послушайте.

Она включила громоздкий трофейный магнитофон.

– Не спорьте, Кирилл Петрович, – зашуршала магнитофонная лента. – Вы спорите ради спора. Разобраться нужно…

– Это Дим Димыч, – комментировала машинистка, – с Кириллом Петровичем.

– Разобраться, – гремел голос Левковича. – Разобраться – имеет обратный смысл. Это значит, никто не собирается разбираться. Может сложно или бесполезно, и если разбираться, получится очевидная чушь. Как в споре о летающих тарелочках: собран колоссальный материал, необходимо разобраться. Скажу вам, встретилось бы дельное, в два счёта разобрались…

– Мы на безтемьи, – возражал Протопопов. – Необходимо решиться, хотя это и боязно, как первородный грех…

Машинистка поглядывала на Мокашова и свитер обтягивала на плоской груди и губы облизывала.

– Гигантомания, – гремел между тем Левкович, – близка к мании величия. Думаете, вы первые? У древних – пирамиды, колоссы, сфинксы. У нас ракеты, синхрофазотроны, которые вызовут у потомков не меньший скептицизм…

– А Кирилл Петрович скорее удавится, если не возразит, – шептала доверительно машинистка.

– Это болезнь – гигантомания…

– Если и болезнь, Кирилл Петрович, то болезнь роста, которой следует переболеть.

– У вас дикарская точка зрения, что обязательно болеть. Лучше не болеть.

– Не разберешься в нашем мадридском дворе, – сказала машинистка, переворачивая магнитофонную катушку. – Вот повторяют: мы – маклаки… Дим Димыч у нас зав кафедрой, но заправляет всем закулисно Генриетта. Из-за неё Дим Димыч бросил семью.

И снова щелкнул магнитофон.

– … Науки у нас, простите, нет на кафедре, – изрекал магнитофон голосом Левковича. – Нет, не учёные. Одни администраторы. Оттого и субнаука, доступная администраторам.

Дослушать не пришлось, приехал Протопопов. А машинистке теперь прикидывалась дохлой мухой, иногда бросая быстрый взгляд. Беседуя, Протопопов обегал взглядом бумаги на столе, сортировал их порхающими движениями рук, разглядывал, то поднимал бровь, то улыбался уголками губ и не терял нити разговора.

Разговор шел, как по накатанной дороге. В одном месте Мокашов попытался оспорить формулировку. Но Протопопов оказался непреклонным:

– Нет, нет. Вы уж поверьте. Это не так.

Они уже закончили и прощались, поднявшись из кресел, когда дверь хлопнула и в комнату вошёл сосед Мокашова по конгрессу. На Мокашова он внимания не обратил, сказал походя Протопопову:

– Многое потеряли, Дим Димыч.

– Мокашов – представитель прессы, доцент Теплицкий, – представил их Протопопов.

Мокашев знал таких доцентов и даже им завидовал. Тем, что полны непогрешимости, самодостаточным, наблюдающим с усмешкой жизнь со стороны. Находящихся всегда на требующемся уровне. Поплавками на поверхности, причём не ниже и не выше, чем требуется в данной среде.

Теплицкий небрежно кивнул, но руки не подал.

Уезжал он в конце следующего дня.

На вокзале, среди отъезжающих Мокашов снова почувствовал себя одиноким, затерявшимся в незнакомой толпе. Вокруг, у вагонов прощались, разговаривали, стояли группами, парами, взявшись за руки и глядя в глаза. А он поглядывал на прыгающие стрелки перронных часов, повторяя: "Скорее бы". Впереди, рядом с электровозом уже пели. А мимо торопливой рысцой пробегали опаздывающие с судорожными взглядами и вопросом: "Это какой вагон?"

Он не входил в купе, стоял в коридоре у окна. Поезд то нырял под грохочущие эстакады города, то поднимался на высокую насыпь, и тогда, поворачиваясь и поднимаясь над ломанным горизонтом крыш, возникало здание института, напоминая ему конгресс и всю московскую полосу неудач.

Покончив со статьей, Протопопов взялся его проводить, и они пошли цокольным коридором среди галдящей студенческой толпы. Говорить им, собственно, было не о чем. Протопопов коснулся маэстровой статьи:

– Направление интересное, поверьте мне.

Был перерыв, рядом волновалась, кипела студенческая жизнь, недавно ещё такая близкая. А Протопопов лил ему бальзам на душу.

– Рад познакомиться. Вы не автор статьи? Ну, всё равно, вы оттуда. Вы нам нужны. Как я не догадался? Поверил было, что журналист. Но отчего непременно пневмоавтоматика?

И Мокашов пояснил, что всему виной атомный взрыв, когда летят на военных спутниках ко всем чертям все эти транзисторы-резисторы. И не только в этом, даже нежные космические лучи работают на износ. Всё дело во времени. А выходом – пневмоавтоматика управления, пневматический мозг. И повинуясь внезапному желанию, он рассказал и про межпланетный прогноз. Про таинственность солнечных пятен, вспышек-взрывов на Солнце с магнитными извержениями и сбоями тепловой машины планеты, колебаниями земной оси, полярными сияниями, эпидемиями самоубийств, вариациями урожайности, рождаемости, смертности.

– Вы знаете, – взглянул серьёзно Протопопов, – мы ведь тоже этим занимаемся. У Левковича своя оригинальная идея разгона космических лучей. И в той вашей-не вашей статье он нашел какую-то зацепочку. Ведь как бывает – не знаешь, где найдёшь. Но у него чистая теория. А у вас… Мне ваша идея нравится. Стоит подумать. Можно даже создать особое КБ и головной сделать, скажем, нашу кафедру. Почему бы и нет? Подумайте. Очень вас прошу. И не тяните с этим.

– Не зарывайте в землю свой талант, – попрощался Протопопов. – Готов хоть сейчас предложить вам место на кафедре. Поверьте, за новым мы здесь тщательно следим… У нас – безтемье. От космоса нас оттёрли более крупные киты. Как будто космос – частная лавочка, а они – собаки на сене. Соперничаем нетривиальными решениями. Простой пример. Мы попросили вашего железа для демонстрационного зала: остатки ракет. Письма писали, добивались, а затем поинтересовались: где у вас свалка? И столько нужного для нашего демзала привезли. Вам некогда. Вы орлами летите вперёд. Мы же – воробьи, и нам годятся крохи с барского стола.

И Мокашов согласно кивал.

– У нас ведь как. На всё рук не хватает. В начале века придумали автомобиль. Не думали же, что на нём возить, занимались техникой. Считали, что грузы найдутся. Действительно, нашлись. И мы в подобном периоде. Болтается, скажем, теперь по Вселенной совершенная АМС, и что мы имеем с её бесконечного путешествия?