Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

– Всё дело в методике, – утверждал своё Теплицкий. – Мы разрешаем любой вопрос.

– Любой?

– Любой. Методом мозгового штурма.

– Например, любовь.

– Пожалуйста. Приступим. Каждый может высказаться. Сначала высказывают полный бред. Потом…

– Неполный…

– Нет, просто истину последовательными приближениями. Попробуем?

– Сева, давай.

Сева уже заметно опьянел.

– Кто это? – шепотом спросила Генриетта.

– Философ, философствует обо всем. Представляете, маленький городок и местный философ. Мысли глобальные, а рядом поросёнок визжит, дрова не пилены.

Генриетта прищурилась.

– Наш он, – счёл нужным вмешаться Мокашов, – и машину знает назубок.

– Какую? Мазду?

– Обижаете, бортовую, вычислительную.

“Может, Севку пристроить. Севка пока нигде. Из Краснограда он выпал. А Генриетту что-то иное занимает, ей не по себе. Не нравится что-то ей, и жилочка на шее вздрагивает. Хотя в чём только душа держится? А Теплицкий посматривает на официантку и Сева руками машет, как дирижер”.

– Любовь пользуется исключительностью. Она под охраной государства, как вымирающий туранский тигр…

– Ему не следует больше пить, – шепнула Генриетта. – Смотрите, лицо и руки пятнами пошли.

– Сейчас его уведём.

– … Любовь нельзя судить по законам общества…

– А как? – подзадоривал Севу Пальцев.

– Словно ты на необитаемом острове.

– Интересно, – сказал Теплицкий, хотя по лицу его было видно, что думает он наоборот. – Ну, что же выпьем за любовь и не осудим.

– Вот…от любви… – сбился Сева. – … только страдания…

– Так запретим пропаганду любви, как пропаганду войны. Садись, – сказал Пальцев, обнимая Севу за талию.

Сева обиделся.

– Вы, – попросил следующим Теплицкого Пальцев.

– Любовь, как Фивы, имеет сто ворот.

– А вы, Генриетта Николаевна?

– Любви, утверждаю, нет, как правило, – ответила она.

– Не понял.

– Любовь – редкое чувство. Обычно так говорят о желании. Люблю, а это не точно. Нужно сказать: хочу…

– И наконец, – Пальцев смотрел на Мокашова.

– Как учили. Любовь всем позволила выжить.

– Что ещё?

– Исходным предкам помогло выжить некое свойство – любовь, жертвенность. Затем по правилам естественного отбора произошло культивирование любви. Она у животных – редкость, а у людей сплошь и рядом.

– Типичный образец самообмана, – сказал Теплицкий. Он непрерывно пил и не пьянел, и резонерство, может, и было опьянением для него.

– А у меня – энергетический подход, – фонтанировал Пальцев. – В ком сколько энергии? В одном и на одну жалкую любовь не хватает, и он поборник единственной. В другом …

– Любовь вообще-то – заразная штука.

– Я утверждаю: нет любви.

– Ну. мы пошли, – объявила наконец Генриетта, – спасибо за компанию. Прелестно провели вечерок.

– Вы… – неожиданно закричал Сева. – вы – ненастоящая женщина.

Они ушли. Пальцев повёл Севу, и Мокашов остался один. За соседним столиком ужинала пожилая пара, отпуск которой, видно, подходил к концу, и которая, видимо, извелась в номере пансионата, потому что – дожди. Лицо женщины излучало благодарное желание поговорить.

– Сосед ваш – очень интересный человек, – улыбаясь сказала она.

– Много говорит, – ответил Мокашов.

– А разве это плохо? Соберите десяток его ровесников, спросите их..

– Ничего. Со временем пройдет, – не в такт ответил Мокашов.

Ему стало тоскливо. “Сидим, вот, рассуждаем о любви, а что она, действительно? Скорее допинг? Она меняет масштабы счастья и горя. И, может, правильно запретить любовь”.

Он вновь привычно подумал об Инге, и внутри него защемило. Тогда он снова выпил. Вино обычно двояко действовало на него. Так, словно для него имелось два особенных канала – куда попадёт? Порой ему становилось весело, а иногда глухо и тупо, и нервы были не тонкими струнами, а просто веревками, которые нужно хватать и трясти.

Грузнотелая официантка, которая поила его ликёром в первый день, убирала столы. Он представил, как погасят огни, лишь на веранде оставят гореть цветные фонарики, и она отправится домой.

Темнота была за окном. Пустое пространство, потом река, деревня, вымершая в этот час. Пустые улицы, только собаки и непрекращающийся шум реки.

В зале произошло движение: появилась мотоциклетная компания и уселась за соседним столом.

– Нет ничего, – объясняла официантка и пошла из зала, и парни в крагах отправились следом за ней.

"Зачем я приехал, – подумал Мокашов, – слушать общие разговоры, ничего не понимая? И что есть жизнь? Бесконечная дорога у каждого вдоль своей реки и в конце тупик".

Он почувствовал, что на него смотрят, повернул голову и увидел черноглазую девушку удивительной красоты. Было в ней что-то знакомое или казалось, что было. То ли было, то ли возможностью предчувствия. На ней была короткая кожаная юбка. “Не всякая решится такую надеть, – подумал он. – Черноглазая. Гурия. По-Авицене лекарство от любви”. Есть что-то печальное и завораживающее в красоте. Но отчего она так знакома?

– Что это у вас? – спросила она с улыбкой. – Пахнет удивительно.

– Помогите уничтожить. Это – грибы. Едим их весь вечер и никак не справимся.

– Не ядовитые?

– Я ел и жив, как видите,

Она смотрела на него. Глаза её были лучистыми. И он подумал, что со временем пронзительные будут глаза.

– Вы умрете медленной смертью.

– Подождите до утра. Если я не появлюсь к завтраку, можете смело выбрасывать.

– Тогда я умру, – сказала она, – от голода.

– Вы кто?

– А вы?

– Мы – бродячие философы. Философствуем на темы любви: мол, любовь к еде – обжорство, а к вину – алкоголизм. А вы?

– Угадайте.

– Специалист по греческой истории.

– С чего вы взяли? Я тоже специализируюсь на любви.

“Улыбка. Передние зубы чуть-чуть раздвинуты. Но это её не портило”.

– По любви и греческой истории?

– Не выдумывайте. Только по любви. Любовь – разновидность сумасшествия… Вы грек?

– Я нет, а вы?

– Наталья.

– Борис.

– Я так и думала.

– Вы обо мне думали?

– А вы хотите этого?

– Не знаю…

– Вот, не знаете.

– Просто не знаю, как по-гречески сказать: да.

– По-моему, нужно кивнуть. Мне кажется, именно это может означать “да” по-гречески.

– Выпив вина, человек становится естественней.

– Естественней? Выпив вина, человек становится свиньей.

– Значит он и есть свинья.

Мокашов с Пальцевым ступили уже на мостик над водопадом, и больше нельзя было, бесполезно говорить. Но вот через шум воды стало слышно музыку, и появились сказочно освещенные красивые домики пансионата.

– Севка как? – спросил Мокашов.

– В самом прекрасном виде: нафилософствовался и спит.

– А рыжая?

– Он ей говорит: вы ненастоящая женщина. Она улыбается: я даже не женщина, я – функция. А я соображаю, как её проводить? Предложить погулять или кофе выпить в номере? А возле корпуса её мужа встретили. Маленький такой крючок. Досадно, нет сил. Хотя с другой стороны, представь ситуацию: пьем чай у неё и прочее и вваливается муж… Мотоциклетных девиц не заметил? Одна необыкновенно хороша, хотя, думаю, пробы негде ставить.