Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

А еще через час с визами профкома и отдела кадров в канцелярию поступил проект приказа, который затем был подписан Главным, размножен на папиросной бумаге и разослан в отделы. Причем, когда референт Главного положил перед ним проект приказа, Главный недовольно спросил:

– Какой отдел?

– Опять двадцать пять, – улыбнулся референт, думая, что удачно пошутил.

– Надо навести там порядок. То пожар там был, а теперь эти сиамские близнецы.

И затем во всех разговорах, связанных с этой историей, Мокашов и Славка упоминались не иначе, как сиамскими близнецами.

В девять часов Славка позвонил в отдел и предупредил, что и он, и Мокашов будут к обеду. Надо отоспаться. Потом оформят отгул. После чего опять завалился спать, но через два часа был разбужен Мокашовым, который прибыл в радужном настроении. Пропуск его вчера действительно нашёлся. Кто-то подобрал его на территории и сдал в проходную.

– Может, позавтракаем в кафе? – предложил Мокашов.

И они позавтракали в открывшемся кафе.

– Отлично, – говорил Славка, когда они шли уже аллеей, ведущей к проходной. – Отличное дело – солнце. Мы ведь, по сути дела, дети подземелья и совершенно лишены солнца. А прекрасно, великолепно смотреть на солнце. Как ты считаешь?

– Глупо. В глазу при этом отмирает пурпур, попросту говоря, слепнешь на время. Пока живучий организм не восстановит его.

– Нельзя же всё понимать буквально, – радовался Славка. – Я смотрю на солнце сквозь веки, не поднимая их.

В проходной ни Мокашова, ни Славку не пропустили. Они звонили в отдел. Но секретарша отвечала, что им оформили отгул до обеда, а после обеда они, естественно, могут прийти.

Они ещё погуляли, и Славка снова звонил в отдел. На этот раз Иркину, минуя секретаршу.

– Не знаешь или прикидываешься? – сурово спросил его Иркин.

– Что такое? – забеспокоился Славка.

– Ты уволен с предприятия.

– В который раз, – засмеялся Славка.

– Нет ты, действительно, ничего не знаешь? Давай периодически позванивай. Сейчас на вас с Мокашовым пишем ходатайство Главному. Напились, засранцы.

– Ты с ума сошел?

– По-моему, ясно, кто сошёл.

– И отчего теперь всё зависит?

– От настроения Главного, например. И от какой у него сегодня день.

– А ты не помнишь, как называется приёмный день? Забавное такое слово. День посещения… Вспомнил?

– И всё же прекрасно – смотреть на солнце.

Они уже около часа сидели около проходной. Знакомые, выходя по делам, кивали им, останавливались, спрашивали. Пока им не надоело, и они отсели подальше, в стороне, на изогнутую скамейку, лицом на юг.

Мокашов жмурил глаза, и на розовом фоне появлялись черные амебы. Они ползли вверх, затем совершали резкий скачок и опять ползли вверх медленно и упорно.

– Что делать?

– Нужно пойти к ЭсПэ.

– Так тебя и пустили.

– Ну, позвонить.

– Не соединят.

– Попытка – не пытка. Орёл или решка?

– Решка, – вяло сказал Мокашов.

– Последнее десятилетие мне феноменально не везёт.

– Потом повезёт.

– Это уж точно. Ну, хорошо. Я пошёл.

– Только не пропадай.

Мокашов сидел развалившись на скамейке, смотрел: пусто было около проходной. Дома начинались в стороне. Обыкновенные четырехэтажные из серого кирпича, таких теперь много везде.

"Вот переименуют когда-нибудь Красноград в Ракетоград и будут сюда на экскурсии возить. А, может, и не в Ракетоград, а в слюни какие-нибудь. В Сияново, например. Какая чушь лезет в голову".

Он посмотрел на проходную, но Славка не появился из-за её рыжих широких дверей, и он опять стал смотреть в сторону домов.

"А деревья обкорнали весной и их называли ужасами войны".

Со стороны проходной возвращался Славка. Он шел приплясывающей походкой.

– Ну, как? – стараясь опередить движение, не выдержал Мокашов.

– Как тебе сказать?

– Так и скажи. Хватит выпендриваться. Говорил?

– Говорил.

– С Главным?

– Точно.

– Врёшь.

– Это как вам будет угодно.

– Ну и что?

– Он всё тобой интересовался. "Этот – говорит – рыжий такой?" Я ему твою фамилию подсказываю. "Такой бестолковый" – говорит. "Его, мол, уволим". " А меня?" – спрашиваю. “ Что вы? Вы человек с головой”. "У меня к вам личная просьба", – говорю. "Какая просьба?" "Мне бы путёвочку, тридцатипроцентную, к морю, для восстановления нервной системы". "Я распоряжусь," – говорит.

– Кончил?

– Кончил.

– Смотри.

К зеленым транспортным воротам фирмы подъехала "Чайка" Главного с желтой фарой и занавесками на окнах.

– Значит, недолго ждать, – кивнул уже всерьез Славка. После обеда ЭсПэ грозился чистить ухо нашему треугольнику. Нечего мучиться, пошли.

И они пошли от высокого забора, заключавшего их огорчения и радости. На душе у них скребли кошки, но со стороны казалось, что нет на свете более довольных молодых людей, гулявших в рабочее время и улыбавшихся друг другу, солнцу и встречным девушкам.

Заместитель начальника отдела Петр Федорович Невмывако, распорядившись ни с кем его не соединять, заперся в кабинете. Он собирался подумать. И это не означало для него принятия решения. Он просто не выпускал из виду предмет размышлений, а мысли его спешили и перебивали друг друга, как мальчишки после воскресного сеанса кино.

– А этот …

– А как он его?

Повторялись они в сотый, а, может, и в тысячный раз. Он ими не повелевал, как опытный дрессировщик, загоняя их в узкую, логически оправданную щель, из которой один был выход. Мысли его, словно беспривязные коровы, блуждали и там и сям, позвякивая колокольцами, появляясь и исчезая. Иногда он даже забывал, о чём думал вначале, и это его беспокоило и сердило. Он начинал думать о другом, и те исчезнувшие мысли появлялись вдруг и начинали снова бродить по кругу.

Иногда, пока он думал, события сами находили решение, но если этого не случалось, он вызывал к себе других посоветоваться и внимательно выслушивал их. Уверенность собеседника служила ему залогом. Когда заканчивалось удачно и всё было позади, он даже этим гордился. Когда получалось наоборот, он вспоминал свои сомнения и уверенное лицо собеседника и чувствовал словно его обманули. Иногда он пытался поступить иначе, решить вопрос с ходу, разрубить узел сплеча. Но это редко теперь выходило у него.

Петр Федорович еще походил по кабинету, затем решительно подошёл к столу. И в тесном коридорчике секретарской, набитой бумагами и людьми, застучала, забилась пронзительная дробь звонка: Невмывако вызывал секретаря.

Из его кабинета секретарь вышла с расстроенным лицом: Невмывако посылал её забрать ходатайство. Через четверть часа она мимоходом зашла к Иркину. У него, как обычно, толпился народ, но она положила перед ним срочную бумагу. И рядом с нею ходатайство, которое ей, видимо, было неудобно всё время держать в руках.