Станислав Хабаров - Юрьев день

– Давай, ходи, – требовал Марат, – или сдавайся. Я тебе говорю.

Он говорил это так грубо и громко, что казалось: сейчас он встанет, опрокинет доску с кубиком и фишками, и начнётся потасовка.

– Вежливей, – проходя, заметил Маэстро. – А то давайте-ка валите отсюда. И нечего шуметь.

– Это голос у меня такой грубый, – оправдывался Марат, кидая кубик с цифрами.

А Чембарисов, оторвав взгляд от доски, сказал своим театральным голосом:

– А вот и любимец публики. Ждём его, ждём.

– Играйте, – ответил Маэстро и, оценив положение, добавил: – Ну, кто так ходит… Марс…

– Ничего не поделаешь, – развел руками Чембарисов, и опять показалось, что он не расстроился и не горит азартом реванша. И это выглядело странно. – Ничего не поделаешь: значится так на небесах расписано.

– Я сейчас, – добавил он, собирая фишки и поглядывая на Маэстро. А Марат спросил, скрывая зевоту, должно быть из вежливости:

– Чемодан собрал?

– Ещё успею.

– Собирай, а то не успеешь, – многозначительно сказал Марат, а Маэстро, устав уже от многозначительности и советов, согласно кивнул. Жизнь в общежитии, вчетвером на двенадцати квадратных метрах жилплощади приучила его к покладистости.

В это время дверь отворилась, и вошел Славка, неизвестно как попавший в общежитие. За ним появился Тумаков, Захар и другие редкие гости. «Видимо, была грандиозная игра, – подумал Маэстро. – У кого же они играли?»

– А ты ничего устроился? – улыбаясь и чувствуя везде себя прекрасно, сказал Славка. – Это твоя кровать?

– Садись. Только моя не эта, – ответил Маэстро, но тут снова открылась дверь, и вошли Чембарисов уже с гитарой, Аркадий Взоров и Вадим.

Стол отодвинули в сторону, потом появился Марат с чайником, из которого пахло разогретым вином. И присутствующие, смеясь и споря, начали сновать по комнате, пока Вадим не поднял руку, и наступила относительная тишина.

– Чувствуете ли вы торжественность этого момента? – спросил Вадим, поднимая стакан с дымящимся глинтвейном. – Товарищи, он ничего не чувствует.

И слово «товарищи» вышло на этот раз у него длинным и укоризненным. Все зашумели, расхватывая стаканы и чашки, в которые разливал Марат.

– Тише, – сказал Вадим, – а то не слышно, как Зайцев хриплым и приятным голосом потребует выпить. А я опять тоже хриплым и приятным голосом спрашиваю: чувствуете ли вы ответственность данного момента?

– Чувствуем, – ответил Взоров, и все закричали: Да, конечно, чувствуем… А как же?

– Тогда можно начинать, – спокойно сказал Вадим. – Давай, Игорь. Ты можешь утробным голосом?

– Эт-то, пожалуйста, – с обычной ужимкой отвечал Чембарисов и вышел на середину комнаты.

– Эпиталама, – утробным голосом произнес Чембарисов и «а-а-а» долго дрожало в воздухе. Все неожиданно рассмеялись.

– Дорогу звуку, – попросил Вадим, – присутствующие расступились, и от Чембарисова потянулась к Маэстро узкая дорожка.

– Exеgi monumentum, – произнес Чембарисов и замолчал, и все ожидающе посмотрели на него.

Наступило короткое молчание. Затем все зашевелились.

– Марш, – потребовал Вадим. Присутствующие заверещали. Чембарисов, успевший взять гитару, извлекал из неё чистые аккорды. И под эту какофонию на Маэстро надели венок лавровых листьев, вырезанных из ватмана и окрашенных в салатовый цвет гуашью. Кроме листьев, в венок были вплетены разрисованные фишки домино, карты и прочие атрибуты славы и бесславия Маэстро.

– Чувствуйте себя, как на приёме. Подходите к столу, – произнес Вадим. Дальние просили стоявших у стола передать им положенные бутерброды, а Марат ходил с чайником и наливал горячий глинтвейн, сваренный из сухого вина с сахаром.

– Тумаков, где Тумаков? – возмущался Вадим. – Где наши лучшие люди?

– Мы здесь, – отвечали ему из дальнего угла. – Мы здесь по рабоче-крестьянски.

На тумбочке, рядом с лучшими людьми стояла откупоренная бутылка водки местного производства и начатая бутылка коньяка. В полиэтиленовом мешочке лежала, просвечивая сквозь стенки, заботливо припасенная чуть желтоватая капустка и маринованные огурцы.

– Нам бы яблочка, Вадим Палыч. Не распорядитесь ли передать?

– Ишь, чего? Яблочка захотели. Не будет вам яблочка.

– Ну, ладно. Обойдёмся.

– Обойдётесь? Послать им яблоко.

– Братья и сестры, – произнес Вадим, поднимая чашку, – коллеги Маэстро, а также люди, не имеющие к нему никакого отношения…

– Которых почему-то подозрительно много здесь, – успел добавить Славка.

– … которых, – улыбнулся Вадим, – как говорят, подозрительно много и не мешает часть их отправить за дверь.

У двери началась возня.

– Тише, – крикнул Тумаков.

– Открывать или нет? – спросили от двери.

– Яблоку же негде упасть, – пояснил Вадим и полюбопытствовал – а кто там?

– Кто там? – спрашивали через дверь. – Говорит, комендант.

При слове «комендант» чашки автоматически поползли за спину, а затем, поняв бессмысленность этого движения и возвращая утраченное достоинство, медленно вернулись на место.

– Проси, – распорядился Вадим.

Дверь с трудом отворилась, и в комнату втиснулся комендант, но заговорить не успел.

– Стул, – закричал Вадим, и возле коменданта оказался стул.

– Чарку… – и когда в руке коменданта оказалась чашка, Вадим наклонился и доверительно прошептал: – Провожаем ведущего теоретика. Завтра улетает туда, – Вадим поднял глаза к потолку. – А, кроме того, веховая дата – тридцать лет. Что предпочитаете: беленького или красненького?

– Беленького, – не растерялся комендант, причем, в горле у него забулькало.

– Беленького, – уверенно сказал Вадим.

– Беленького нет, – отозвался с набитым ртом Тумаков. – Осталось немножко рыженького.

– Налейте для дорогого гостя… Передайте бутерброд…Слово предоставляется самому старшему среди нас как по возрасту, так и по положению.

– Мне приятно, – сказал, поднимаясь, комендант и светлея помятым лицом, – что у нас живут такие товарищи. Но иногда…

– Иногда, – вмешался Вадим, – что иногда? – обернулся он к коменданту, помолчал и закончил бодро: – С кем не бывает иногда.