Станислав Хабаров - Юрьев день

В комнате уже говорили вразнобой. Чембарисов объяснял, как воевал Наполеон.

– Он не столько нападал. Он занимал удобную позицию. Противник – не дурак, отойдёт. А не сообразит – ему же хуже. Ещё Наполеон считал, что лучше отражать нападение, чем нападать самому.

«Он?» – показала глазами Наташа.

Они ходили, слушали, не вмешиваясь, переглядывались, и Инге было смешно. «Выбирай сама, – пожала она плечами, – а я молчу».

Говорили о Маэстро.

– Отчего он до сих пор не защитился? – спрашивал Аркадий Взоров.

– А от кого защищаться, если не нападают.

– Я серьезно.

– И я серьезно, – сказал Вадим. – Защита – неудачное слово, не от кого защищаться. Из всего зала, кроме оппонентов понимает пара человек. И защита всего лишь критерием честности, отношения к окружающим и окружающих к нему.

– Очень сложно загнул.

– Защита – неудачное слово, – сказал Вадим. – Скорее нападение, экспансия, захват новых земель.

– Нет, ты по делу скажи: чего он не защитился? Лентяй или ищет великую задачу?

– И то, и то.

– А Тумаков наживался. Маэстро считает, рвёт и выбрасывает в мешок, а Тумаков вынимает, разглаживает, собирает. Наутро Юра спохватывается, роется в мешке, и Тумаков продает ему обрывки по пятаку за клочок.

– Нет, ты ответь, отчего он не защитился?

– Критерии слишком высоки.

– Он просто – ленив, как чёрт.

– Наоборот, высоко стоит, далеко видит. Любая тема смотрится ему с высоты горошиной.

– Да, лень ему.

– Нет. У него высокие критерии, – сказал Чембарисов. – Решает на высоком уровне, рассекает гордиевы узлы. И бескорыстен.

– Кто бескорыстен? – спросил Аркадий Взоров.

– Тот, кто, сделав дело, ушёл в кусты. Вот ты – всем известно, пенкосниматель.

– Наполеон говорил, – сказал Чембарисов.

– Боже мой, Наполеон.

– Не слушай их. Продолжай, Чембарисов. О чем тебе говорил Наполеон?

– Наполеон о многом говорил, – стушевался Чембарисов.

– А стоит разобрать Юру, провести неофициальный разбор полёта.

– А чего разбирать? Гнать нужно за такие штучки. Ему просто повезло.

Вышло, а могло и не выйти. И на всех появилось бы чёрное пятно.

– В пиратских кругах ему предложили бы чёрную метку.

Славка смотрел на Ингу и думал: «Всё-таки изменилась». Он взял её под руку, но она руку высвободила. У них просто нет контакта. А отчего зависит контакт? Никто этого не знает, и остается только констатировать. Как она сказала?

«Ты – славный, Славочка. Ты без обмана». Но, может, именно нужен обман? А Наташа моложе, однако не волнует. А Инга волнует всем: движением, взглядом. А Наташа… Только Игунин уже выступает чуточку для неё.

– Давно хочу спросить, – приставал Чембарисов к Игунину. – с глазу на глаз.

– Замётано, – обрадовался Игунин, – наливаем рюмочки и садимся за этот столик. Нам можно за этот столик?

– Они впали в детство, – сказал Вадим. – Им обязательно требуется детский столик.

– Не детский, а тет-а-тетовый столик. Столик откровений.

– Обрадовались, столик сломают.

– Ничего, мальчики, – сказала Инга, – хорошо, если сломаете. Димка вырос, а выбрасывать жалко.

– Это вы правильно придумали, – заметил Славка. – Только прежде вас сядем за него мы с хозяйкой.

– Пожалуйста, – сказал Чембарисов, – всегда, пожалуйста.

– Отчего ты позвонила тогда?

– Когда?

– Не прикидывайся. Пригласила в гости.

– Славочка, глупенький, а ты подумал. Да? Я же в Мокашова была уже по уши влюблена, и не с кем посоветоваться. Не обижайся. И ты правильно сделал, что не пришёл. Очень правильно.

– Знаешь?

– Знаю, Славочка. Но всё всегда проходит. Было, да прошло. Давным-давно прошло.

«Слова и чего-то не хватает. И потому они пусты и невесомы. И прямо-таки, – думал Славка, – антураж космический: невесомость и пустота».

«Что же делать?» Маэстро был в недоумении. Кто-то посоветовал: поезжайте в центр. Он поехал в метро, и этот нелепый день частями вспоминался ему. Неловко вышло и с Мстиславом Всеволодовичем. Он небось подумал, что он из тех молодых жучков, которых масса вокруг. Что липнут липучкой и прогрызают собственные ходы. Короеды. И набираясь минутной отвагой, он отыскал записанный телефон и позвонил. Ответил ласковый женский голос.

– Мстислава Всеволодовича нет. Он на торжественном заседании. А кто его спрашивает?

– Это Зайцев. Вы меня не знаете.

И что может дать фамилия?

– Зайцев? Минуточку, погодите… Он оставил телефон.

Его с кем-то путают. И что? Он позвонит и извинится. Отчего ему не позвонить?

К телефону долго не подходили. Затем спросили:

– Кого?

Затем:

– Кто спрашивает?

И опять долгая пауза: академика вызывают из президиума.

– Алло. Это Зайцев, Мстислав Всеволодович.

И поскрипывающий голос академика:

– С наступающим вас праздником. Я просил позвонить вот почему: отложили присуждение премии Ломоносова. Премия престижная, и из-за неё у нас здесь все перессорились. Выходит, лучше бы её не было. Мы тут подумали и решили кардинальным образом: Академии Наук её в этом году не присуждать, а дать её промышленности за научный вклад. И у вас в этом смысле здоровый шанс. Потребуется выполнить формальности: опубликованные статьи и характеристики. Но я попросил вас позвонить по иному поводу. Вам где, кстати, передали мой телефон, в гостинице? Я разослал его в разные адреса. Мне вот что в голову пришло. Ваш случай можно развить таким образом… может получиться получится интересное продолжение…

– Мстислав Всеволодович, – перебил его Маэстро, – я тоже думал об этом.

– Ах, так…

Сколько раз он клял себя за несдержанность. Но ничего поделать не мог.

Его простота – хуже воровства.

– Значит, вы поняли. Именно это я и хотел вам сказать. Ну, желаю успеха.

Ничего себе. Он мог хотя бы вежливо выслушать, а он вдруг спросил:

– Мстислав Всеволодович, вы не подскажите, где сейчас можно сахара купить?

– Я вот что вам подскажу. Вы где сейчас? В центре? Очень хорошо. Поезжайте, у вас есть на чём адрес записать? Анастасия Дмитриевна очень запасливая женщина, и будет рада услужить.

– Спасибо, Мстислав Всеволодович. До свидания.

– Куда это Зайцев пропал? Не в вытрезвители ли?

– А начальство на торжественном заседании. Несправедливо.

– Ишь чего? Справедливости захотел.

– Работаешь, работаешь, а начальство всё время только за спиною крутится.

– Ну, нет. Начальство наше – восьмое чудо света. Работает больше всех.

– А устроим своё торжественное заседание, свой торжественный день.

– Юрьев день. Потому что если говорят «Космос и Юра», все думают Юрий Гагарин. А у нас много Юр.

– Попрошу не примазываться. Выпьем за Зайцева.

– Ещё чего?

– Юра глубок, как Марианская впадина, 10 тысяч 836 метров глубины.