Пётр Ткаченко - Кубанские зори

Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки плохо. Но иного способа выжить у несчастного казачьего племени, может быть, и не было… Ведь казачество оказалось единственным этническим образованием в России, которое подвергалось физическому уничтожению именно по национальному, по этническому признаку. Как ни старались выставить казачество сословием, дабы скрыть его геноцид и «оправдать» его исполнителей, ничего из этого не вышло. В истории геноцид казачества остался страшной страницей, мало кем осознаваемой. Геноцид во имя, разумеется, «прогресса» и «светлого будущего», почему-то так и не наступившего…

Когда в августе 1920 года Кубань всполошилась крымским улагаевским десантом, молодые казаки приазовских станиц были мобилизованы в белую армию. Кроме того, на станичные общества была наложена повинность помогать транспортом для подвозки боеприпасов. Трофима Омельяновича Ткаченко по старости в извоз уже не взяли, но он снарядил хуру, подводу, запряженную парой добрых рабочих лошадей с двадцатидвухлетней дочерью Параской. Джерелиевцы составили обоз и направили его к станице Гривенской. С этим обозом и отправилась Прасковья Трофимовна, закутавши голову белым платком от степной пыли и жадных мужских взглядов. Ничто, казалось, не предвещало долгого расставания со станицей, но вышло совсем иначе.

После того как десант покатился к морю, все смешалось на степных дорогах и бездорожьях. Войска и беженцы сплошным потоком двигались к плавням, попадая под пулеметный и артиллерийский обстрел. Обозники, видя уже свою ненужность, возвращались в станицы. Тут и случилось то, чего Прасковья опасалась более всего. Она не сразу и сообразила, что произошло. Правый конь в ее упряжке как-то странно подался в сторону, на обочину, увлекая за собой всю телегу. Завалился на передние ноги, путая постромки и вожжи. Прасковья соскочила с подводы, подбежала к коню, уже лежащему на земле. Шальная пуля, неизвестно кем выпущенная, впилась коню в шею. Огромными жалобными глазами он испуганно смотрел на Прасковью, еще перебирая передними ногами, пытаясь подняться, но уже большая лужа бурой крови смешалась с серой пылью и желтой пожухлой травой.

Первое, что почувствовала Прасковья, был испуг, жаркой волной пробежавший по ее телу. Она боялась не наступающих красных, о них-то она как-то и вовсе не думала. Она боялась родительского гнева: как может она без лошадей вернуться в станицу… Ведь отец забьет ее…

Когда упавший конь совсем затих, она опустилась на сухую, горячую землю и от безысходности и страха заплакала.

Еще скрипели вдали телеги и проносились отступающие всадники, а она оставалась одна среди степи, не зная, что делать. От горя, отчаяния и глухой безысходности ее пробудил близкий конский топот. Молодой казак, пропыленный и потный, на взмыленном коне подскакал к ее покосившейся на обочине хуре:

— Ну шо, дивко, зломався возок, но остався батижок? Шо тэрчиш тут, уходыть нада, красни скоро тут будуть.

— Я нэ можу в станыцю вэртаться биз коный. Мэнэ батько убье…

— Так я и кажу, тикать нада.

Его конь пританцовывал вокруг ее телеги.

— Ну шо, тикаем?

Он вынул саблю и с широкого замаха обрубил жесткие парусиновые постромки упряжи.

— Розпрягай коня, знимай хамут, сидай и пойихалы.

Во всем виде этого казака было столько решительности и воли, что Прасковья не могла противиться и не подчиниться ему. Она быстро сняла с уцелевшего коня хомут и бросила его в траву. Привычно вскочив на круп, охлопью тронулась за своим спасителем.

— А сидло мы щас дэ-нэбудь найдэмо, — сказал он.

И только уже подскакав к плавням, она спросила его:

— Ты хто такый и видкиль?

— Иван Яновский из Ахтанизовской станицы, — ответил он.

Ни он, ни тем более она не знали, даже предположить не могли, что им уже никогда не вернуться в свои родные станицы, никогда больше не увидеть родной степи, а только вспоминать ее и плакать о ней до скончания отпущенного им века. И что их жизни окажутся связанными до конца их дней.

Так Прасковья Трофимовна Ткаченко, впоследствии Яновская, 1897 года рождения, из станицы Староджерелиевской Кубанской области оказалась в эмиграции. Жили они с Иваном Ивановичем Яновским сначала в Югославии, потом в Америке, позже — в Аргентине.

Вспоминала ли она потом свою беспокойную степную родину? Думала ли о ней? Конечно, вспоминала, конечно, тосковала и плакала от всей непоправимости случившегося.

Когда во время Второй мировой войны наши наступающие войска вошли в Югославию, она первой побежала навстречу нашим солдатам, с надеждой получить хоть какую-то весть со своей родины. И как ни странно, там, в Белграде, она встретила своего родственника, моего дядю, Карпа Ефимовича, старшего брата моего отца, о чем тот всегда потом вспоминал как о чем-то невероятном и невозможном. Поистине человек не иголка в стогу сена и, несмотря ни на какие катастрофы и бедствия, не может просто так затеряться…

Несколько раз Прасковья Трофимовна писала кому-то из родственников на Кубань, писала осторожно, боясь им навредить, посылала письма не по почте, а передавала оказией. Так ее кума Мотя Ярошенко еще до войны возвращалась в Россию. Видно, на волне сменовеховского движения казаки выманивались из-за рубежа, нередко, к сожалению, для расправы. Тогда через куму Прасковья Трофимовна и передала письмо сестрам. А еще вручила ей маленький кусочек сукна. И если те ответят ей и вложат обратно в конверт лоскуток, это и будет знаком, что кума действительно свиделась с ее родственниками. Такой вот она придумала пароль…

А родные Прасковьи Трофимовны потом долго вспоминали, как однажды их разыскала в станице Староджерелиев-ской какая-то женщина. Подошла к их двору, стала на колени и поцеловала землю, а потом в слезах обнимала и целовала их… Это была Мотя Ярошенко, которая привезла поклон и весточку на родину от Прасковьи Трофимовны Ткаченко-Яновской…

Жизнь за границей у Прасковьи Трофимовны и Ивана Ивановича Яновских сложилась удачно. В Аргентине, где они окончательно обосновалась после долгих скитаний по свету, Иван Иванович даже владел каким-то рудником. Там, в Аргентине, живут и сейчас их дети, мои родственники — Нина Ивановна и Юрий Иванович Яновские…

А в моей родной станице Старонижестеблиевской живут родные сестры Прасковьи Трофимовны — Александра Трофимовна, 1918 года рождения, и Зинаида Трофимовна, 1920 года рождения. Светлые, памятливые старушки, которые и рассказали мне о бедственной судьбе своей старшей сестры Прасковьи Трофимовны.

А еще они напевают мне песню, которую очень любила их старшая сестра и, возможно, певала со слезами на чужбине: