Пётр Ткаченко - Кубанские зори

Ему оставалось прожить на этом свете еще двадцать лет, и все эти годы он старательно заносил в тетради свои воспоминания, как бы исповедуясь, отчитываясь перед кем-то. Он будто заново переживал давно отшумевшее и отболевшее, которое к старости становилось почему-то яснее и яснее, словно он не отдалялся от него, а приближался…

Он пережил Гражданскую войну, невольным участником которой ему довелось быть, коллективизацию, голод 1933 года. Особенно безжалостно прошлась по его судьбе Великая Отечественная война. В полной мере ему довелось хватить лиха в Бухенвальде, Освенциме и других лагерях смерти. В совершенстве изучил немецкий и английский языки. Его сын, художник Василий Алексеевич, сам уже старик, пишет мне из города Крымска: «Надо было видеть этого человека. Я всегда удивлялся тому, как человек мог, пройдя все это, не потерять облика человеческого. И в конце жизни — немощный старик, кожа да кости, сидит за словарем, припоминая слова, уплывшие из памяти…»

С досадой пишет Василий Алексеевич, что сам он растерял своих детей по всей стране, участвуя в великих социалистических стройках. Его дочери, получившие образование, учителя, оказались в разных концах страны: Татьяна Васильевна — в городе Острове Псковской области, Ольга Васильевна — в Тюменской, Наталья Васильевна — в Томской области.

Однажды, познакомившись случайно с Татьяной Васильевной, я и узнал о существовании тех заветных трех тетрадей воспоминаний их деда Алексея Гавриловича Лебединца. Они хранились и читались внуками в их семьях. Причем каждая внучка взяла себе по тетради. К тому времени, когда я узнал о существовании воспоминаний, две из них, как видно, были уже утранены. Сохранилась только одна тетрадь, начальная часть воспоминаний А.Г.Лебединца. Ее как-то и привезла мне в Москву Ольга Васильевна.

Эти уцелевшие воспоминания Алексея Гавриловича Лебе-динца ценны тем, что в них содержится описание его участия в Гражданской войне и восприятие улагаевского десанта в августе 1920 года. Воспроизвожу эту часть его воспоминаний без всяких изменений, как драгоценный документ своего времени, каких уже, видимо, нигде более не сохранилось…

Второй Полтавский казачий полк закончил свое существование в станице Новоджерелиевской. С ним вернулся и мой старший брат Назарий.

Полк простоял в нашей станице месяц. Запасы продовольствия и фуража иссякали. И тогда казаки совместно со своим полковым начальством решили поступить так: полевые орудия, шестидюймовые вместе с пулеметами сдать местному ревкому, а с винтовками, патронами, шашками, на лошадях демобилизоваться, разойтись по домам и каждый в своей станице должен решить сам, как поступить дальше… Так и было сделано…

Почему казаки поступили так опрометчиво на фоне все нарастающего хаоса в стране, трудно сказать. Видимо, все же просто не осознавали всей трагичности событий, не смогли предвидеть, не сумели предусмотреть того, что ждало их уже в скором будущем…

Через две-три недели приехал и младший брат Сергей с турецкого фронта.

Итак, позорная война была окончена…

Но недолго пришлось братьям быть дома — их вновь мобилизовали и погнали на фронт воевать. Теперь уже против своих, русских. В восемнадцатом году брат Назарий был ранен в грудь навылет и скончался, не доехав до госпиталя. Через месяц привели его коня и привезли его личные вещи.

Сергей от мобилизации скрывался в степи и в плавнях. Их было там много таких, и звали их зелеными.

В период летних работ я, как обычно, был в степи. Вдруг рано утром с восточной стороны послышались частые винтовочные выстрелы, потом пулеметные и орудийные. Так продолжалось два-три часа, после чего появилась кавалерия. Это были улага-евские войска. После боя они двигались назад.

Это было как раз в воскресенье. У меня в поле собралась молодежь — парни и девчата. На нас и нагрянули. Один какой-то начальник приказал нас забрать с собой и добавил, что не время гулять с девчатами в то время, когда на полях сражений льется кровь…

Нас забрали, не посмотрев даже на наш малый рост. Когда нацепили саблю, она у меня волочилась по земле. Несколько ремней сменили и все же сабля доставала до земли. Тогда нашли офицерскую согнутую саблю. Она подошла. Полковник Литвиненко еще по плечу меня похлопал и говорит: «Вот и есть у нас офицер…»

Это было под хутором Малый Бейсуг. В тот же день нас три раза бросали в атаку. Последний раз мы преодолели три линии окопавшейся пехоты… Винтовки над окопами были воткнуты штыками в землю. Часть бойцов лежала в окопах неподвижно, чтобы кавалеристы не посрубали им головы, а часть бежала. От жары все с себя сбросили и уже в одном нижнем белье продолжали бежать… Но разве можно убежать от лошади…

В этом бою мы многих не досчитались и уже вечером хоронили их в станице Ольгинской.

Разбитая пехота была взята в плен, до восьми тысяч человек. Причина такого разгрома была в отсутствии патронов. Стрелять было нечем, и они сдались.

Рано утром, до рассвета мы выехали из станицы Ольгинской в поле, по направлению к станице Бриньковской. Там была равнина. Укрытием для нас служили только сады и копны соломы. Наш эскадрон и укрылся за садом.

Нас стали обстреливать артиллерийским и пулеметным огнем. Мы притаились и молча лежали до двенадцати часов дня. И только тогда, когда стихла канонада, нас бросили в атаку. Но впереди уже никого не было.

Станицу Бриньковскую пришлось атаковать в лоб. Силы противника в ней были малые.

Подо мной ранило пулей в шею навылет лошадь. Я спешился, повел ее в руках, а она наклоняла голову и замедляла ход.

В станицу Бриньковскую я пришел, когда ее уже заняли. Здесь потерь не было. Но прикрывавшую дамбу часть удалось отрезать. Начальство, погрузившись в рыбацкие лодки, поплыли через залив. Винтовочными выстрелами их достать было невозможно. Лошадь мне дали другую.

В тот же день нас повели дальше. Надо было идти через дамбу, с одной стороны которой были густые камыши, а с другой — залив Азовского моря. Чистые, как стекло, блестели, против садящегося солнца, голубые воды.

Нас внезапно обстреляли частым ружейным огнем. Поражений не было, но мы повернули назад. Откуда-то издалека летели орудийные снаряды с большими перелетами.

Через час все утихло, и части двинулись назад в Ольгинскую. Там поздно уже стали по квартирам. Вокзал был занят красными частями, которые прибыли в тот же вечер на бронепоезде. Ночью произвели по станице двадцать или тридцать снарядных выстрелов, которые разорвались в воздухе, оставляя яркие пятна, которые превращались в черные, потом совсем исчезали.

В предрассветной заре, в густом тумане раздалась стрельба — ружейная и орудийная. Это спешившиеся два эскадрона пошли брать вокзал. Завязался бой с бронепоездом.