Пётр Ткаченко - Кубанские зори

Мы пошли на квартиру к землемеру, который находился у т. Погорелова. Зашли в комнату. Они пили чай. Пригласили и нас пить чай. Погорелов взяв гармонию, начал играть походный марш, после чего послышался лай собак. Погорелов послал девочку, которая воротилась совместно с бандитами и раздалась команда: «Ни с места». Один бандит спросил: «Что это за люди?» На что было отвечено т. Черненко, что это землемер и его рабочие. После чего скомандовали: «Руки вверх, вылазь из-за стола и ложись». Что нами было сделано. Нам начали вязать руки. Когда повязали руки, зашел сам Рябоконь и сказал: «Ага, вот когда вы мне попались». И начали избивать и называть нас грабителями, на что я ему ответил: «Вы нас называете грабителями, а по-чему-то мы носим саморучные костюмы, а вы снимаете хорошие костюмы, как-то с землемера, а моего не хотите». После чего раздался голос Рябоконя: «Давай бичеву». Меня первого удушили. Я потерял сознание.

Через несколько времени я пришел в сознание и думаю: «Где я нахожусь?» Когда слышу разговор и понял, что нахожусь на дворе, идет маленький дождик, и мне стало легче. Я сразу понял, в каком положении я нахожусь. Совместно со мною лежали два товарища — Погорелов и землемер. Но это выяснилось после. В то время я не знал, кто лежит со мною. После чего собаки стали лаять до ворот, и я понял, что бандиты ушли. Я немного отполз и стал развязывать бичевку, после чего раздался выстрел. Я подумал, что это моих товарищей расстреливают. После выяснилось, что выстрел был по Черненку.

К сему Федор Денисович Киселев».

Предсовета с. Могукорово-Гречаного Поповичевского района, Кубанского округа, Черненко Иван Антонович.

«При сем препровождаю свою фотографическую карточку и сообщаю, что 10 апреля сего года, возвращаясь из объезда комиссии по предоставлению льгот Славотдела по месту своей службы, то есть в село Могукорово-Гречаное, но так как у меня проводилось землеустройство, а землемер находился на Лебе-девнском хуторе, то я и заехал туда, чтобы захватить землемера для работ. Но так как было поздно ехать, то я и остановился ночевать на хуторе Лебедевском на квартире гражданина Киселева, а землемер был на квартире гражданина Погорелова, куда я и отправился для переговоров.

Прибыл на квартиру к т. Погорелову. Они сидели ужинали, и я к ним присел. Через полчаса влетает в комнату банда Рябоконя и раздалась команда: «Ни с места», а также: «Что это за люди у тебя?» (обращаясь к Погорелову). Но я поспешил ответить, что это землемер и его рабочие, в то же время расстегнув пояс с наганом, в котором был один патрон. После этого была команда: «руки вверх», вставай из-за стола и ложись».

При мне находилась печать сельского совета, учетный воинский билет и партбилет в верхнем кармане френча. Когда я ложился, то одной рукой выбросил документы и печать под ящик, который стоял впереди меня.

Бандиты начали связывать руки и зверски избивать, приговаривая:

— Мы вам покажем сейчас и советы, и как казацкие земли землеустраивать.

Киселев начал проситься и чем-то, видно, оскорбил их, за что его схватили, удушили и выбросили на двор. То же было сделано с землемером и Погореловым. Очередь подошла ко мне, но я начал проситься, указывая на то, что я казак, служил в белой армии, перечислив ему белогвардейские отряды, и Рябоконь сказал: «Бросьте, не душите, возьмем его в камыши и выясним». Но в камыши мне идти нельзя было, так как два года я был помощником рыбинспектора и меня все рыбаки знали.

Банда Рябоконя рассыпалась искать продукты, оставив двух человек на пороге комнаты для охраны меня. Ходя по комнате со связанными руками, я подошел к Погореловой, которая находилась на печи, и показал ей условный знак, чтобы она мне развязала руки, что она и сделала. И я сразу же бросился на этих двух часовых, которые расскочились в стороны, и благодаря их растерянности я выскочил через окно на двор. По мне стали стрелять, но так как было темно, мне удалось убежать».

Сохранилось еще одно бесценное свидетельство этой трагедии — воспоминания дочери Василия Кирилловича Погорелова, Пелагеи Васильевны Махно (Погореловой), 1911 года рождения, в то время девочки Поли, которая была в это время в хате вместе с матерью Анастасией Ефимовной. Когда в тот вечер во дворе залаяли собаки, Василий Кириллович, прекратив играть на гармошке марш, сказал ей: «А ну, Поля, пиды подэвысь, шо там такэ…» Поля вышла, но за ней следом в хату вошли рябоко-невцы. Потом, забившись на печи, она видела все то, что происходило в хате.

Ее воспоминания записал в 1995 году на хуторе Лебеди фольклорист и историк Сергей Самовтор. И я благодарен ему как за эту запись, предоставленную для ненаписанной повести, так и за другие сведения о Рябоконе:

«Батько служыв казаком у Новороссийски. В Гражданскую войну брат на брата пишов. Прыйдуть красни, чипляють крас-ни флажкы. Булы и красни на хутори, и били. А зэлэни, — то у Рябоконя. Нэ схотилы воны власти красной и пишлы у плавни. Мий папаня и Рябоконь — и той Васыль, и той Васыль — одного года, служылы вмисти, казакы булы. Прыйшла совенка власть, батька назначили председателем совета, а Рябоконь ушел в плавни.

— Туда что, уходили бандиты и пьяницы?

— Та ни, усяки. Туди пьяныць такых и нэ було. Було, прысы-лають молодых парнив из району, або с края. Воны нэ знають ничого, идуть прямо. Вин их выглушэ. Тоди воны собэрають побытых. Тоди начальство потрэбувало от прэдседателя собрать людэй, пийты в плавни и уговорыть Рябоконя выйты. Прэйи-халы до йих, а Рябоконя нэ було на мисти. Началы уговарювать його людэй. Дудку и ще чотыри чоловика уговорылы. А Рябоконь россэрдэвся… Була войскова зэмля. Так йии рэшылы роз-дать бидным, папаня мий. А богатым цэ нэ понравылось. Рябоконь був против.

— А Рябоконь был богатым?

— Та ни, нэ дужэ. А папаня був богатым. Колы били отступалы, то спалылы його амбары. У нас тры амбара хлиба було. Началы дилыть зэмлю. Прыслалы землемера. Гарный паринь. Папаня прэвив його до дому угощать. Прыйшов Кисилев, землемер був, и ще прэдцэдатель Могукоровкы. Чого вин попав сюды? Мабуть хотив узять землемера тоже. Його нэ былы и нэ задавы-лы. Вин утик. Цэ було пэрэд Пасхой. Шов дождь. Воны такэч-кэ — одного задавлять, вытянуть из хаты. А воны отходять. Отой-шов Кисилев, його бичовкою звязалы. Повытягалы йих, а Мо-гукоровськый в хати остався, зъязаный. Из вожжэй рэминь удризалы и задушылы папаню. А нас на пич загналы — дитэй и маму. Мы як началы крычать… А Рябоконь ничого нэ робыв, тилькы командував. Сэдив, як пан той. Повытягалы йих. Нас запэрлэ и сказалы, шоб нэ вэходэлэ до утра. А як раз моя сэстра Луша, вона шестого году рождэна, була дома, вона училась у Полтавськой на учитэльшу. Вона розбыла викно, поризала рукы. Хутила пэрэризать рэминь, но папаня був ужэ мэртвый…»