Марта Шрейн - Эрика

— Ну, чего пришла? Видишь, заключенный сидит. Иди отсюда! — прикрикнул отец на дочь.

— Какой такой заключенный? Мальчишку поймали и посадили. А за чо? И чо сразу кричишь? Я хотела только спросить тебя, чо конвой под окном и за дверью стоит? А ты сразу кричишь, — обиделась девушка.

— Ладно, не обижайся, иди уж. Позову потом, когда увезем его. — И, когда девушка вышла, сказал юному князю:

— Ну, видал красавицу? Таких среди вашего брата искать не отыскать. Одни наряды и бледные какие–то. А моя дочь — кровь с молоком, на природе выросла. За красного командира замуж отдадим. Счастливая будет. Она уж и жениха приглядела. Жизнь у нее теперь будет замечательная. Не то, что у меня была, не зря революцию делали.

У Александра мелькнула мысль: «Почему бы мне ее не приручить, усыпить бдительность хозяев. Она, может быть, и убежать поможет». А вслух он сказал:

— Девчонка красивая, не спорю, но обувь у нее плохая. Я могу ей к свадьбе туфельки пошить, царские.

— А не врешь?! — настороженно спросил начальник.

— Ну зачем же? Мне нужно только мерку с ее ноги снять. Затем сделать деревянные колодки, и материал нужен, кожа всякая. Лучше телятина.

Сколько обуви сшил их семейный сапожник! Иногда после примерки маленький Саша смотрел, как он вытачивает колодки, как обтягивает их пахучей кожей, как колдует с карандашом и линейкой, потом вырезает кожу. И сейчас, вызвав в памяти весь процесс, Александр подумал: «Я хочу это сделать и сделаю. Я сфокусирую мысли только на этом, как говорил учитель. В геометрии я разбираюсь лучше, чем наш сапожник. А все остальное — навык.

— Ладно, — обрадовался начальник, — тебя будут привозить сюда днем, а вечером увозить. Шей черевички. А там и мне сапоги пошьешь.

— Надо мерку снять с ноги вашей дочери.

— Евдокия, подь сюда! — позвал начальник жену.

Та пришла. Под глазом у нее был синяк. Она молча стала у двери.

— Где Санька? Вот заключенный умеет шить черевички. Саньке к свадьбе сошьет. Зови ее.

Жена вышла. Пришла дочь. Отец сказал ей: «Поставь ногу, он измерит ее, и к свадьбе будешь обута».

Александр мерил ниткой грязную ножку девушки. Она все время поправляла юбку. Он вдруг впервые почувствовал влечение. Измерил подъем и сказал: «Красивая ножка». Девушка тут же убежала, раскрасневшись донельзя. Сердце ее билось, как сумасшедшее. Заключенного увезли вечером, а она пролежала всю ночь с открытыми глазами, вспоминая каждый его взгляд и движение. Ей казалось, что его пальцы и сейчас еще касаются ее ноги. О своем женихе она не вспомнила ни в один из последующих дней.

* * *

Санька влюбилась. Она ходила красивая и счастливая. И частенько забегала в комнату, где работал юный князь.

— Попейте вот молочка, козье. Мамка надоила. Вам полезно. А то в лагере у вас плохо кормят.

В другой раз садилась и наблюдала, как он работает, и болтала без умолку. Она бросала работу по дому, лишь бы лишний раз посидеть рядом с ним.

— Санька! Хватит бегать к заключенному! Скажу отцу, он тебе ремня даст, — пригрозила ей мать. — Смотри, Борис узнает, раздумает замуж взять.

Санька ей дерзко ответила:

— А как мне этот князь нравится? Красивый он и обходительный. И вон все время чисто моется у колодца. А Борис и не нужен мне вовсе. Вонючий он. Козлом от него несет.

Мать, покачав головой, сказала:

— А раньше он тебе нравился. И ты нарочно меня злишь. Лучше перестань. А то скажу отцу, чтобы он заключенного парнишку не приводил сюда.

— Ага, скажи. А кто будет нам стулья ремонтировать? Как новые привезли из барского дома — хорошо. А как поломались, так ремонтировать некому. У всех руки из задницы растут. А он хоть и князь, а все может. Вот попрошу его мне еще и сапожки пошить. А чо мамка, если я за него замуж пойду, за князя? А чо? Он в моих руках. Я вокруг него хожу, а он прямо млеет. Молодой. Кровь–то играет. Только на год меня старше. Самое время. По сердцу он мне.

Мать в сердцах бросила:

— Санька, Богом молю, перестань заигрывать с заключенным. Чай, тоже живой. Он и мне по сердцу. А толку–то не будет. Только доиграешься, забрюхатеешь, а отец меня прибьет. И так с ним сладу нет. Плюнь, не для тебя он. Долго ему еще срок отбывать. Не выпустят его, из богатых он.

— Вот и хорошо. Мой будет, ничей. Никто не отобьет, потому как под конвоем ходит. А из бедняцких кровей мне ни к чему. Я этого не люблю.

Так шла ежедневная перепалка между матерью и дочерью, пока глава семьи находился на службе. Мать пошла на вечернюю дойку коровы. А Санька отогнала от двери охранника.

— Ну, чего стоишь?! Иди на кухню, поешь. Не убегет он. Видишь, занят, работает. Черевички мне шьет. Эх ты, казенная душа. Стоишь, как вкопанный.

Александр весело наблюдал за девушкой.

— Так не велено же мне ни отходить, ни разговаривать, — сказал солдат, но с удовольствием пошел на кухню.

Санька нагнулась к Александру, щекоча волосами ему щеку. Тогда он положил шило на стол и привлек ее к себе. Так сладко Саню еще никто не целовал. Она убежала в смятении, а по ночам все думала, какую бы работу придумать, чтобы отцу нужно было заключенного на ночь здесь оставлять. Она прекратила с матерью всякие разговоры о князе, а при отце нарочно плохо отзывалась о богачах и намекала, что им будет выгодней, если князя не возить взад–вперед. Пусть ночует в комнате, где работает. Так, мол, больше сделает. Как–то, обняв отца, сказала: «Папка, а что если он мне в приданое мебель сделает? Из красного дерева, царскую. Вот как будет у меня такая мебель, так и замуж пойду».

— Так долго же. И может ли он? — усомнился отец.

— Пусть долго. А что я, старая, что ли? А я так хочу мебель. Надо ему в сарае станок поставить. Он и обувь никогда не шил. А смог же. Ему стоит только захотеть. Да и не убежит он. Ты сам сказал, что это из царской ссылки можно было убежать, а отсюда — нет. Смирный он. Уже ничего не хочет. Только работать любит, больше всякого другого. И не скажешь, что князь. А говорили, они только в постели валяются. Да и противно смотреть, как связывают его веревками каждый раз, когда увозят, как будто он от троих охранников убежать может.

— Ну, пока нужно, пусть спит тут. А охрану менять буду, — согласился отец.

Дочку начальник любил и во всем потакал ей.

В одну из таких ночей Санька пришла к Александру и, жарко объяснясь в любви, бросилась ему на грудь.

— Не бойся, я часового у двери напоила. Люблю я тебя. Знаю, погубишь меня, но ничего поделать не могу. Люблю тебя одного.

— Так я же заключенный, — слабо сопротивлялся Александр ее ласкам. Но потом все забылось в сладостных объятиях, разрушающих все преграды, когда слова уже ничего не значат.

Мать Саньки стала что–то подозревать и следить за дочерью. Часовым велела не спать на посту и дочку к заключенному не пускать. Но Санька все равно бегала. Так прошло три месяца.