Марта Шрейн - Эрика

— Повидать вас и назад. — Он достал две пачки сотенок и положил их на телефонную полку.

Натали разволновалась:

— Куда столько денег? У нас все есть!

— Это на карманные расходы моему сыну, — ответил он.

— Но сегодня я вас уже никуда не отпущу. Переночуете в комнате сына. Поговорим… — волновалась Невельская.

Она металась от буфета с посудой к плите.

Что–то шипело на сковороде, звенели приборы и, наконец, она позвала его к столу.

За ужином Невельская все задавала и задавала ему вопросы и наконец спросила:

— Князь Александр, вы давно освободились?

— В сорок седьмом году амнистировали. Но приехать к вам не было возможности, — вздохнул Гедеминов. — Запрет на выезд был у меня. И сейчас живу там, на поселении.

— Конечно, женились… — заикнулась было Натали.

— Да. Жена тоже срок отбывала в лагере. Врачом там работала. Ее освободили только в пятьдесят третьем. Сын там родился, в сорок восьмом году. Рос со мной, на воле. Приехать я не мог, но о нашем сыне все время помнил.

— Жена молодая? — с затаенной ревностью спросила Невельская и, боясь услышать утвердительный ответ, поспешно сказала: — Конечно же, о чем я спрашиваю. Вы бы кого попало не взяли в жены. Но я вас только стриженым помню, а у вас такие красивые волосы, еще черные, седина только на висках проглядывает, она вам к лицу, — разглядывала Невельская Гедеминова. И грустно сказала: — Теперь бессмысленно говорить об этом, но я всегда одного вас любила. И в сыне любила вас… Тогда в клинике, после родов, когда профессор показал мне ребенка и я нашла у него на шее медаль с изображением вашего фамильного герба, я так расстроилась, что проплакала всю ночь. А ведь мы могли быть вместе и с нами наш сын… Скажите, князь, вы любили меня хоть немножко?

Гедеминов не хотел ее огорчать. Натали была матерью его ребенка, он не стал ее разочаровывать и задумчиво сказал, как бы вспоминая:

— Я любил вас. Но вы были замужем за этим чекистом, а я был в зоне. Что я мог поделать? Конца моему заключению не было видно. И вы это знали, но все же решились родить ребенка. И я этому рад.

— Да. Что мы могли? — счастливая от мысли, что была любима, повторила Невельская. — Подождите, сейчас что–то принесу.

Она открыла ящик комода, вынула коробку и стала вытаскивать из нее младенческие вещи их сына, его первую обувь и наконец достала маленькую коробочку. Там покоилась серебряная медалька с гербом.

— Он ее никогда не носил, я боялась: вдруг потеряет или учителя в школе снимут у него с шеи. А потом, в Нахимовском училище, и подавно нельзя было ее носить. Сашенька, сын, подозревает что–то. Как–то сравнивал себя с отцом, ну, ты знаешь, о ком я говорю, с его родней и сказал: «Как странно, ни на кого не похож». Я его успокоила, что он на деда, на моего отца, похож. Сашенька ничего не знает о моем дворянском происхождении — и слава Богу. О тебе подавно не могу рассказать. Про меня он думает, что я в детском доме воспитывалась, как сирота гражданской войны. Произошла переоценка ценностей… Ну что вы, князь, все время молчите? — Волнуясь, она переходила с «ты» на «вы» и снова на «ты».

— А фотографии сына есть? — спросил Гедеминов.

— Ах да! — воскликнула Невельская и достала альбом. Она стояла за его спиной, листала и комментировала: — Вот довоенные, вот Сашенька пошел… Вот, муж, с ним. — У Гедеминова защемило сердце.

— Препротивная рожа у этого чекиста была, — сказал он.

— Да я его не меньше тебя презирала. Вернулся бы с войны живым, я бы развелась с ним. А вот, — перелистнула Невельская альбом, — уже послевоенные. Сашенька такой способный! С отличием заканчивает Нахимовское училище. Потом в военно–морское училище пойдет без экзаменов.

— Я хотел бы с ним увидеться. Не бойтесь, Натали, вашей тайны без вашего согласия я не выдам. — Он показал на фотографию, где Саша был в нахимовской форме, в выпускном классе: — На меня похож лицом. Волосы еще светлые, после почернеют. Гедеминовых порода.

Натали спросила князя о жене и увидела, как изменилось выражение лица князя Александра: оно стало другим, в нем появилась нежность, и она сказала убежденно:

— Ты любишь свою жену. А сына как зовут?

— Альберт. На Сашу похож, только моложе на девять лет. Назвали в честь профессора Трикверта, который тебе операцию делал, роды принимал. Я совершенно случайно от княжны Мари узнал, что у меня сын родился. Ох, и удивил я профессора, когда пришел к нашему ребенку.

Невельская сказала:

— Сейчас позвоню в Ленинград, приятельнице. Это единственный человек, который знает, что Сашенька твой сын. Но она не проговорится. У нее остановишься. Сашенька там бывает часто в увольнении. Сейчас у него практика на военном крейсере. Он не самый высокий в строю, но и не маленький. Кажется, в середине стоит. Думаю, ты его узнаешь среди рабоче–крестьянских парней. Они строем на практику ходят.

— Конечно, узнаю — уверенно сказал Гедеминов.

— Тогда я звоню? Кстати, а чем вы, князь, занимаетесь?

Гедеминов подумал.

— Я? Можно сказать, я теперь свободный художник. Холодное оружие изготовляю, чеканки и другие вещи. Все, что в зоне делал. А вы, Натали, преподаватель?

— Нет. Я директор парфюмерной фабрики. А моя приятельница никогда не работала. Только в войну, когда завод эвакуировали в Сибирь, преподавала, — Натали набрала номер и попросила телефонистку соединить их.

— Здравствуй, Людмила. Ты еще не спишь? — начала Натали разговор. — Получила мою поздравительную открытку? И я твою, спасибо. Как праздник провела? Хорошо? Могла бы и навестить свою старую приятельницу. Какой голос? Что я так поздно звоню? Нет, ничего такого не случилось. Просто приехал мой знакомый, приюти его на один день. Нет, тебе его водить не надо. Он сам хорошо ориентируется на местности. Нет, не заблудится. Да, нашего возраста. Ничего я не скрываю. Голос? Голос как всегда. Не гадай. Александром Павловичем зовут. Да, ты же в курсе. Приедешь, поговорим. До свидания.

Натали положила трубку и повернулась к Гедеминову: — Ты ведь и вправду никогда не был в Ленинграде? — улыбнулась она.

— Да, — усмехнулся он. — Ведь я жил в Петербурге, в самом центре. Поеду, на свой дом взгляну. Могилы предков навещу. Я слышал, они разграблены, — уже с грустью сказал Гедеминов.

— Да, — вздохнула Натали и вернулась к своей любимой теме, заговорила о сыне. — Однажды долго через лупу разглядывал герб на медальке. И говорит: «Какая тонкая работа. Наверняка старинная. Похоже, что левша изготовил». Я удивилась, как метко он попал в цель. Он заметил мое замешательство и переспросил: «Так, говоришь, мне профессор надел ее на шею в лагере, когда я родился?» Я ему: «Саша, ты уже спрашивал». А он: «Сколько лет было профессору?» «Под семьдесят, — говорю, — я тебе объясняла. Он был знаменит, а мне надо было делать кесарево сечение. В тридцать три года первые роды… А профессор там срок отбывал».