Марта Шрейн - Эрика

Александр Гедеминов еще раз посмотрел в ту сторону, куда увели девушку. «Вот это день рождения!» — подумал он радостно. Он был в самом расцвете сил. У него появилось острое желание взять под защиту это хрупкое создание. Здесь, в лагере, пользуясь своим особым положением и расположением к нему руководства, он дал себе слово жить с этой минуты для этой юной и прекрасной женщины, облегчить ее страдания. Князь Александр Павлович Гедеминов влюбился. И назвал ее про себя «Адель». Он произнес вслух ее имя, и ему показалось, что оно плывет в воздухе.

И еще одна неожиданная встреча. Прошло двадцать лет, как он расстался с Эдуардом и вдруг столкнулся с ним в лагере. Тот же рыжий кошачий взгляд — Гедеминов ни с чем не мог его спутать. Эдуард подошел к нему и тихо сказал по–немецки:

— Мы, кажется, опять встретились, князь Александр. Я здесь как немец.

— Эдуард, можно тебя, как прежде, на «ты» называть? Вот каким ты стал мужчиной! — удивился князь.

Эдуард был удивлен не меньше. Он оглянулся по сторонам и шепотом сказал:

— Не могу говорить по–немецки. Меня сразу задушат… Вы, князь, не волнуйтесь. Считайте меня по–прежнему своим верным слугой. Я тогда надежно спрятал наши драгоценности, которые мы в ювелирном взяли. Только, боюсь, при советской власти они будут не нужны… Ну, может быть, позже. Я так искал вас! Меня здесь в театр определили, вы тоже могли бы к нам. Я же в цирке работал. Помните, мы с вами в детстве выделывали номера с ножами и саблями. Наш цирк направлялся в Киев, а тут — война. Ну, меня как немца и задержали. А вы? Что вы делаете здесь? Вы давно здесь? С тех пор, как вас в Москве задержали?

— Ах, это долгая история. Зайди в больницу, в корпус для заключенных, к профессору Тринкверту от моего имени. Сошлешься на мигрень. Что–то вроде пароля. Не вздумай по своему веселому нраву завести знакомство вне нашего круга.

— Но я не дворянин, вы же знаете.

— Мне достаточно знать, что ты не большевик. Надеюсь, жизнь не изменила тебя в худшую сторону? Уходи. Тебе нельзя здесь стоять. Иди к себе в клуб, репетируй. Я тебя там найду, — сказал Эдуарду Александр Гедеминов. Он действительно обрадоваля встрече с товарищем детских лет. Разговор о драгоценностях его не волновал. Мысли его занимало другое сокровище по имени Адель.

* * *

Еще в начале войны граф Петр стал уговаривать князя Александра записаться в добровольцы в штрафную роту, чтобы сбежать.

— Нет, — отвечал он, — воевать за эту власть не желаю. Немцы как придут, так и уйдут. Кто только не приходил в Россию. И поляки, и шведы, и монголы, и французы. Все рано или поздно уходили. Если же победит эта власть, Россия окончательно погибнет. Но вас, граф, я не отговариваю. Приходите попрощаться перед отправкой. А мне есть кого здесь защищать.

Гедеминов узнал от профессора, что Адель работает в больнице и ею заинтересовался Попов. Он думал: «Территория большая. Выслежу — и покончу с этой скотиной». Но Попову теперь постоянно подавали машину, и он куда–то уезжал.

Наконец проводили на фронт добровольцев. Попов поехал с ними. Перед строем он сказал речь, что с убитых будет снят позор, а с раненых судимость. Весь в ремнях, в новой форме, он посадил на грузовик новобранцев и уехал. Уехал и граф Петр.

— Слава Богу, — перекрестился Александр Гедеминов. — Уберег ты меня, Боже, от греха, но лучше этому мерзавцу Попову сюда не возвращаться. Если он собрался второй раз мне дорогу перейти, то этим он подпишет себе смертный приговор.

Штрафники уехали, но и в тылу стало как на фронте. Уже зимой 41‑го года всех мужчин, и Александра Гедеминова в том числе, отправили на строительство новых шахт.

* * *

Жизнь в общем завшивленном бараке поначалу угнетала брезгливого князя, но он взял себя в руки, стал обливаться ледяной водой и занялся своими тренировками. И тут как нельзя кстати оказались уроки медитации, которые ему когда–то давал тибетский монах. Без этого он бы не выжил.

Глядя на то, как он сидит в шахте на куче угля, скрестив ноги с отрешенным лицом, заключенные сперва принимали его за сумасшедшего и сторонились. Но после того, как планы стали все увеличиваться, а хлебные пайки — уменьшаться, люди стали валиться с ног, и только один князь по–прежнему держался, на него теперь смотрели по–другому — с уважением, как на человека несгибаемой воли.

Все чаще слабые оставались в шахте умирать. Тащить их до подъемной клети ни у кого не хватало сил. Один только Гедеминов не оставлял людей из своей бригады. Все знали, что если, обессиленный, выберешься «на гора», то утром тебя снова отправят в шахту под страхом расстрела за саботаж. Но если ты не поднимешься, то тебя спишут как мертвого. И если уже после этого кто–нибудь тебя вынесет из шахты, то оставят работать на поверхности. Гедеминов этим пользовался: он кусочек своего пайка отдавал обреченному и говорил:

— Если ты мужчина — выдержишь двое суток, потом я тебя вынесу. А не хочешь жить — как знаешь.

И действительно, через два дня заносил умирающего в клеть. А наверху санитары отвозили того в больницу.

Скоро о Гедеминове знали уже все шахтеры и завидовали тем, кто работает в его бригаде. И в столовой заключенные, как ни были голодны, как бы случайно, группировались так, чтобы пропустить князя вперед, молча наблюдая за тем, как он аккуратно съедает свой паек и украдкой прячет в карман остатки хлеба. Как–то за своей спиной Гедеминов услышал: «А что же нам голову морочили и в школе, и в институте, что князья плохие люди?».

Сам же Гедеминов ждал, что его вот–вот отзовут. Просто не могут не отозвать. Но, падая вечером от усталости, он молился про себя, чтобы Господь сохранил в живых его Адель. И Господь, кажется, услышал его молитвы — пришел конец каторге. Его вызвали в управление лагерем. Хлеб, который он копил в течении трех дней, он раздал молодым ребятам и посоветовал:

— Проситесь на фронт, в штрафную роту. Там, может, и выживите. Ну, прощайте.

— Прощайте, князь, — с грустью говорили заключенные, в основном ребята–студенты, получившие до войны сроки за «разговоры на вольную тему».

Гедеминов шел на склад за необходимым материалом мимо больничного корпуса, поглядывая на окна. «Жива ли голубка моя?» — думал он в тревоге.

Окно в кабинете профессора было открыто. И там мелькнула ее фигурка. Он еще постоял и снова увидел ее. Сердце гулко забилось: «Жива!» Теперь уже и она обратила внимание на него. Он сдержанно поклонился ей и пошел своей дорогой. Но ему хотелось петь от счастья. Гедеминов не имел права сказать ей о своей любви. Ему было достаточно увидеть ее. Но в эту ночь он не смог заснуть. Он любил ее и хотел быть с ней.

***

Как–то в мастерскую к нему зашел Эдуард, похудевший, но довольный встречей. Он сказал: