Марта Шрейн - Эрика

— Ну я, Вольдя, — тоже по–немецки ответил голос и добавил: — Прячься. Я нарочно раньше пришел, кушать хочу.

Вольдя тоже осиротел, и ему, как и Эрике, шел шестой год. Он жил тем, что крал еду у местных жителей: ему не давали никакой работы.

— А здесь только сено и козы, еды никакой нет, — удивленно сказала Эрика.

— Ага, а под животом у коз молоко. Правда все меньше. Скоро они не будут доиться. У меня с собой чашечка. Я надою и попью. Я тут давно ночую. А ты чего пришла?

— Мне холодно, и я легкая, меня ветер уносит в степь, — пожаловалась ему Эрика.

— Тихо. Кто–то идет, — прошептал Вольдя.

Она услышала хруст снега, двери открылись. Кто–то в клубах пара затолкал в кошару двух баранов. Дверь закрыли на замок.

— Все. Теперь до утра не придут. Здесь уже всех подоили. Давай будем толкать козу к стогу сена. Только щупай, чтобы было вымя. Все равно немного от каждой надоим, — сказал ей Вольдя.

Толкать коз было нелегко. Зато Эрика согрелась. Потом она услышала, как в железную чашечку затринкала струя.

— Ты вчера кушала? — тихо спросил Вольдя.

— Не знаю, не помню.

— А сегодня?

— Кушала, но не докушала. Я все время голодная.

— Тогда я сейчас попью молока, а потом ты.

Скоро Вольдя протянул и ей чашечку теплой жидкости. Изрядно уставшие, дети зарылись в стог сена и прижались друг к другу. Вольдя сказал: — Как закричит петух под утро, надо снова доить. Тогда много молока будет. Попьем и спрячемся поглубже в сено. Утром придут женщины доить, ты потихоньку выйдешь и зайдешь, как будто помогать хочешь. Тебе разрешат, ты девочка. Вот в эту чашечку надоишь и мне поставишь. Хорошо, что ты пришла сюда, — зевая говорил Вольдя.

Дети заснули до утра. Петуха они не услышали. Вольдя растолкал Эрику:

— Тихо, — сказал он. — Пришли на дойку с фонарями. Прокрадись к двери. Там ведро стоит пустое. Возьми его и понеси той тетке. Скажи, что тоже будешь доить. Не вздумай по–немецки, только по–казахски говори.

Эрика сделала все, как сказал Вольдя. Женщина удивилась и спросила:

— А когда ты пришла? Я тебя не видела. А доить ты умеешь?

Тетка показала Эрике как это делается, посмотрела на ее ручки и сказала:

— Как такими тонкими пальчиками работать? Я тебе дам молока, только ты никому не говори, — и, вздохнув, добавила: — Сколько маленьких голодных сирот!

Проходила зима, и быстро таял стог сена. Скоро Вольде и прятаться уже было негде. Дети так привыкли друг к другу, что делились каждой крошкой хлеба. Вольдя попросил Эрику сказать дояркам, что он может пасти скот. Но бригадир–казах ответил:

— Какой пасти? Его еще надо охранять. Собак приведут.

Вольдя расстроился. Эрика утешала его:

— Ничего. А ты все равно ходи и паси. Собаки привыкнут. А когда им дадут кушать, ты с ними поешь.

— Ага. Отберешь у них. Загрызут, — грустно сказал Вольдя.

Теперь он ходил ночевать в дом, где жила Эрика. Он принес свежей соломы, и они спали у печки, которую женщины протапливали только тогда, когда нагревали кипяток. Коровьи лепешки закончились и больше топить было нечем.

Наступил март. То там, то сям среди почерневшего снега появлялись сухие полянки. Ребятишки собирались вместе. Мальчишки играли в бараньи кости. Вольдя был тоже с ними. Эрика стояла рядом и наблюдала за игрой.

Солнце пригревало вовсю. Жить стало веселей. Каждый корешок, каждая луковичка в земле были съедобны. А на холмах уже росли маленькие мягкие растения, прозванные заячьей капустой. Казахские ребятишки с удивлением засматривались на то, как немецкие дети отправляли в рот разнообразные корешки. Вольдя однажды сказал:

— Все! Ягнята родились. Теперь молока будет много. Женщины будут делать аремшик и курт. Потом все это будет на крыше сушиться, как прошлым летом. Помнишь? Ох и вкуснятина! Я тебе буду приносить.

— Побьют тебя, красть грех, — испуганно сказала Эрика.

— А чего же кушать тогда? — спросил Вольдя.

Но через некоторое время детям дали работу. За это полагалась маленькая чайная чашечка кислого молока. Эрика в паре с Вольдей ходила на летнее пастбище за молоком. Бидоны закрывались так крепко, что их нельзя было открыть. Дорога вела далеко–далеко, казалось, прямо в небо. Степь жила своей жизнью: букашки, бабочки, птицы, змейки, суслики. И дети кружились, закрыв глаза, потом падали на землю, и земной шар качал их.

Весть о конце войны пришла и в глухую казахскую степь. Немецких сирот определяли в особые детские приюты, где содержались дети родителей, отбывающих наказание в лагерях. И маленькая Эрика, которая радовалась весне и солнцу, вдруг оказалась за высоким забором. Вместо степи, оврагов и холмов, вместо дороги, ведущей далеко–далеко, вместо всего живого перед ней положили какие–то тряпочки и спресованный из опилок огрызок куклы. Эрика к ней не притронулась. Она целыми днями стояла у окна. А когда детей выпускали на короткое время во двор, находила щелку в заборе и смотрела на улицу. Но там была только свалка мусора, на которой росли желтые цветочки.

* * *

Война прошла, но амнистии в лагере так и не было. Все напряженно ждали смерти Сталина, а он, казалось, как Кащей Бессмертный, не умрет никогда. Гедеминов только в этом случае мог рассчитывать на свободу.

В лагерь доставили военнопленных. Среди них был и граф Петр. Он лежал в клинике для заключенных. Это сообщение принесла Гедеминову из больницы княжна Мари Володарская. Он тут же взял продуктов из своих запасов, вина, шоколада и пошел навестить графа. Тот был неузнаваем, кожа да кости.

— Здравствуйте, князь, — вяло поздоровался граф Петр. — Пришли посмотреть на то, что от меня осталось? Меня больше нет. Сколько мы не виделись?

— Четыре года, граф. Здравствуйте! Ну, во–первых, я рад уже тому, что вы живы. А во–вторых, выпьем за встречу. А потом уж поговорим. Я поесть вам принес.

— Вы принесли вино? Это замечательно, спина горит. Надо вином обработать. — Граф лег лицом вниз, и Гедеминов увидел, что рубашка прилипла на спине, где гноилась рана ввиде кровавой звезды.

— Да что же это такое?! Откуда это? — поражен был всегда невозмутимый князь.

— Это в НКВД. Попов обработал, — перешел на французский граф. — Сам допрашивал меня в подвале. Я признался, что завербован немецкой разведкой. Я дал подписку о неразглашении того, что со мной было. Но вам, князь Александр, я сейчас все расскажу.

История графа Петра была следующей.

После того как он записался в штрафную роту, у него в голове была одна мысль: «При первой же возможности присоединиться к Русской освободительной армии». Оставаясь в неволе почти двадцать лет, граф понятия не имел, что творится в мире. И немцев во Второй мировой воспринимал как освободителей типа Антанты. Потому он и записался в штрафную роту.