Шапи Казиев - Крах тирана

Остерману стало доподлинно известно, что зреет заговор против Анны Леопольдовны и для отстранения от власти всей Брауншвейгской фамилии, к которой принадлежал ее супруг. Заговорщики желали возвести на престол Елизавету – дочь Петра I. Случись такое, и Остерман лишился бы всего. Он слишком хорошо знал нерасположение к себе Елизаветы, подогреваемое Шетарди, к которому цесаревна благоволила. Она и не скрывала своей ненависти: «Скажите графу Остерману, – как-то сказала Елизавета, – он мечтает, что всех может обманывать, но я знаю очень хорошо, что он старается меня унижать при всяком удобном случае, что по его совету приняты против меня меры, о которых великая княгиня по доброте своей и не подумала бы; он забывает, кто я и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, что он теперь; но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по моему происхождению».

Правительница Анна Леопольдовна в это не верила и слышать об этом не желала. Но, как вскоре оказалось, напрасно.

А тем временем по Петербургу гуляли слоны. Индусы-погонщики уверяли, что им требуется ежедневный моцион. Дело это было хлопотное. Поглазеть на чудища сбегалось много народу, а потому требовалось несколько эскадронов драгун для поддержания порядка.

Меры эти были нелишними, потому что слоны порой приходили в неистовство, дрались между собой, а однажды учинили сокрушительный набег на небольшую деревню.

На реке Фонтанке для животных был построен «Слоновый двор», но само содержание их обходилось недешево. Смотрители, давшие слонам прозвища Шах, Надир, Раджа и прочие в том же духе, не переставали удивляться их прожорливости. Одной воды каждый слон за день выпивал больше, чем десяток лошадей. Однако сделавшиеся достопримечательностью столицы слоны сполна получали то, к чему привыкли на родине – от сарацинского пшена, то есть риса, и пряностей до тростника и вина. Зато было на что посмотреть, когда они шествовали в полном убранстве, с паланкинами на спинах мимо Адмиралтейства и Дворцовой площади.

В Стамбуле победа горцев вызвала настоящее ликование. Султан слал горцам поздравления и подарки, в ответ получал плененных воинов Надир-шаха. Их, закованных в цепи, водили по городам на потеху публике и для убеждения народа в том, что персидский лев им более не страшен. Расщедрившийся султан, видя в горцах естественных союзников против Персии, пожаловал Кайтагскому уцмию Ахмад-хану титул трехбунчужного паши, сыну его Мухаммаду – титул двухбунчужного, Ахмад-хану Дженгутайскому – чин силахшора и звание шамхала. Табасаранские владетели получили титулы двухбунчужных пашей. Ко всем титулам и званиями прилагались весомые денежные вознаграждения. Но это были награды, которых горцы не просили и которым не придавали никакого значения. Если бы они желали наград, а не свободы, Надир-шах одарил бы их щедрее.

В Европе разгром горцами Надир-шаха тоже наделал много шума. Политики усматривали в поражении Надира скорое ослабление Персии и спешили этим воспользоваться каждый на свой лад. В печали были лишь Англия и Франция, которые уже не могли рассчитывать на вторжение полчищ Надира в Россию и с сожалением признавали, что Петербург от случившегося в горах Дагестана много выиграл и весьма усилился.

Надир-шах метался, как раненый, но еще сильный зверь. Он думал лишь о том, как отомстить за свой позор и стереть дагестанцев с лица земли.

Между тем начиналась зима, и предпринять что-то с деморализованной, голодной и оборванной армией не мог даже такой полководец, как Надир-шах. Войско потеряло не только прежний воинственных дух, но и большую часть снаряжения. Брошенные при бегстве стальные латы заменялись деревянными дощечками, по одной на груди и на спине.

Продовольствие было вытребовано из Персии и Тифлиса. Следом прибыли и небольшие отряды. Все свое войско шах решил разместить поблизости от Дербента. Там был устроен большой лагерь, окруженный высокими валами. Но продовольствия на всех не хватало, а нападения на соседние аулы ничего не давали, кроме собственных потерь.

В конце ноября Калушкин сообщал начальству: «Шах персидской поныне стоит в пятнадцати верстах от Дербента лагерем, претерпевая крайнюю во всем нужду, от которой непрестанно в войске его много помирает… Больных ныне при нем всего тысяч с двадцать, и в такое презрение у дагестанцев пришел, что они его не боятся, ибо в версте от лагеря лежащую лезгинскую деревню сокрушить не может. Стоит в ретраншементе без всяких действ, только что напрасно войско морит голодом и холодом».

Лишения, переносимые каджарами в этом лагере, породили его название – Иран-хараб – Разруха Ирана.

Чтобы держать свое войско под присмотром, в этот же лагерь переселился и сам Надир-шах с семьей. Для него было построено особое помещение из дерева и камыша, тогда как остальные жили в палатках и землянках.

Желая хоть как-то наказать кайтагцев, Надир-шах велел построить на их землях несколько укреплений. Занимавшие их гарнизоны должны были не допускать, чтобы кайтагцы спускались с гор и засевали поля. Но вместо этого сами укрепления подвергались нападениям кайтагцев, которые или уничтожали каджаров, или обращали их в бегство.

Жилище Надир-шаха охранялось день и ночь многочисленной стражей, сменявшейся каждый день. Стража имела свои землянки, в которых жило по десять человек. Когда пятеро спали, остальные пятеро бодрствовали. Но шах, опасавшийся теперь даже собственной тени, ночами выходил с телохранителями проверить, как несут службу стражники. Если оказывалось, что спят все десять стражников, палач не давал им проснуться.

Бессилие вынуждало Надира идти на крайности. Он вдруг повелел собрать в Персии и прислать ему девять миллионов золотых монет и двадцать пять тысяч человек для нового войска. Наместники сбились с ног, выколачивая деньги из населения, но не собрали и половины. Да и войска такого негде было взять, прислана была треть от требуемого, из необученных рекрутов.

Отчаявшись вконец, Надир-шах вытребовал индийского прорицателя, желая узнать от него свое будущее. Что напророчил волшебник шаху, осталось тайной, но Калушкин записал себе: «Напрасно он столько труда принимает, по тому что и без волшебства знать можно, что он скорее все свое войско растеряет и сам пропадет, нежели дагестанцев покорит».

Визирь старался убедить шаха оставить несбыточные надежды и вернуться в Персию, где уже начинались смуты. Народ был недоволен бессмысленной гибелью войск и напрасной тратой казны. Чиновникам, занятым поборами, люди напоминали, что шах после Индийского похода простил им подати на три года вперед, но те все равно отнимали что могли. Тогда многие начали бунтовать, спасаясь от наказания на островах в Каспийском море.