Шапи Казиев - Крах тирана

Свита в ответ сокрушенно молчала.

Однако шах спрашивал их не напрасно. Раскаяние уже вползло в него ядовитой змеей, но виноватым в свершившемся мог быть кто угодно, только не сам Надир. Если вельможи ему так преданы, если они так почитали наследника великого престола, то отчего ни один из них на вызвался стать жертвой вместо принца? Или их глаза важнее глаз несчастного Ризы?

Вскоре лишились глаз и те, кто молча наблюдал за экзекуцией и не проявил преданности, которой от них ждал падишах.

Сообщая о столь важном событии, Братищев вполне разделял обвинения Ризы, брошенные своему отцу, и писал: «Довольно показуются гнилые плоды действий его, что через два года ничего в дагестанской стороне достигнуть не мог, кроме что государство свое подорвал, народ истомил, войска растерял и остальное крайне изнурил».

После всего этого Надир-шах потерял интерес к жизни. Даже битвы уже не манили и не увлекали его, как раньше. Наступили бессонные ночи, когда гаремные красавицы только раздражали шаха, и мрачные дни, полные презрения к своему войску, не сумевшему одолеть горцев и пришедшему теперь в столь плачевное состояние.

– Войско должно воевать, – напомнил себе Надир-шах и решил еще раз испытать судьбу.

Но судьба к нему уже давно не благоволила. Повсюду его войска встречали решительный отпор и отбрасывались со значительным уроном для шаха.

В Табасаране, пытаясь захватить один лишь аул, Надир потерял под сильным огнем горцев пятьсот человек. Ему самому удалось спастись только потому, что телохранители успели укрыть его в небольшом ущелье, после чего остальные обратились в бегство.

Затем кайтагцы подобрались к построенным шахом укреплениям и с трех сторон напали на каджаров, которые под охраной конницы и пехоты выгнали пастись скот и собирались рубить деревья на дрова. Перебив противника, кайтагцы угнали к себе больше тысячи лошадей, верблюдов и мулов.

В ответ на требование вернуть захваченное и выдать преступников уцмий Ахмад-хан прислал Надиру оскорбительно письмо, объявив его безродным самозванцем, в котором нет ни малейшего признака, присущего природным монархам. Пусть Надир делает что хочет, а он, уцмий, к своей обороне достаточные меры употребит.

Тогда, собрав последние силы, Надир-шах снова бросился на Кайтаг, горя неугасимым желанием расправиться хотя бы с уцмием Ахмад-ханом.

Один из отрядов шаха был по пути уничтожен кайтагцами, но шах все же добрался до Калакорейша, где Ахмад-хан занял крепкую оборону.

Это было знаменитое село, почти город, неподалеку от Кубачи, где в свое время обосновался распространитель ислама султан Махмуд. Он был потомком Хамзы – дяди пророка Мухаммада, потому и поселение это было названо Калакорейш – Крепость корейшитов. Стояло оно на высокой горе, окруженной глубокими ущельями с бегущими там реками, имело хорошие дома, крепкие боевые башни и прекрасную мечеть.

Две недели кайтагцы героически обороняли Калакорейш от озверевших войск Надира. Когда силы защитников крепости оказались на исходе, Надир-шах предложил им сдать Калакорейш, уже не требуя ничего, кроме признания его своим повелителем и выдачи аманатов. Уцмий Ахмад-хан посоветовал согласиться на эти условия, предвидя, что владычеству шаха все равно скоро придет конец. Сам уцмий ушел в Аварию, а сил шаха хватило лишь на то, чтобы разграбить почитаемую святыню. Одержав эту бессмысленную победу, стоившую многих жертв с обеих сторон, Надир-шах вернулся в Дербент, так и не дождавшись аманатов. Желая придать взятию Калакорейша большую значимость, шах объявил это великой победой, после которой Дагестан пал к его ногам, и ему уже нет надобности снова идти в Аварию.

Очевидец этих событий Братищев направил 5 сентября 1742 года донесение командующему войсками в Астраханской и Кавказской губерниях генерал-поручику А.Тараканову:

«Что до персидских поведений подлежит, то шах не токмо в Большие Авары чела показать не смел, но и от Малых с пустыми руками назад отступить принужден, ибо в бытность свою там никаких поисков над неприятелями учинить не мог, как токмо две скудные деревни выжечь персиянам удалось, да и то без взятия корысти по причине, что обыватели оных жилищ разбежались. И потому Его величество с обозными тягостями у деревни, именуемой Кара-куруш, лежащей в уцмейском владении, лагерем построился, ко взятию которой строгие меры предприемлет, и от наибольшей части пушками доставать приуготовляется. Но по крепкому оной местоположению, ибо на превысокой горе поселена и со всех сторон крутостями с густым лесом окружена, ядра снизу достать не могут, к тому же и каракурушские обыватели к твердому отпору ни в чем оскудения не имеют, понеже ремесленные люди, слесари и кузнецы суть, и потому в ружейных надобностях, даже до пушек, не без исправности находятся. И хотя шах текущие около тамошней горы две реки под свои руки захватить старается, дабы сообщения к воде неприятелям пресечь удобно было, однако тем никакого кайтагцам изнурения нанести не может, ибо вверху их домов довольно родников имеется, которые отнять крайне неспособно. И так как по всем обстоятельствам покорение означенной деревни не без большой трудности является, то прежде всего персиянам на приступ идти непонятный ужас предстоит, разве шах к облегчению своего войска оных противников выморить думает, как уже отзывается, что пока тою деревнею не обладает, то без пользы отойти не намерен, к чему многое время употребить обещает. Но каракурушцы съестными пропитаниями к своей надобности запаслись и, следовательно, единый им промысел, ежели персияне на приступ отважатся, к сопротивлению остается, а в прочем беззаботно осаду выдержать способны суть.

Между тем Его величество заранее свои военные планы разглашает: по взятии Каракуруша, чрез уцмейские деревни в Каракайдаки пробираться, с сими мыслями, чтоб тамошних жителей силою наступления в подданство привести. И к наибольшей свободности в лежащем в оные места пути загустелом лесу на 2 или на 3 мили расчищать велят, к чему еще 3 тыс. топоров к прежнему равному числу из Дербента взять. И со всем тем, по расчищении ли дороги или иным способом, шах на Каракайтаки ударить загадывает.

По таким обращениям надобно рассуждать, что Его величество устремленное предприятие свое к нападению на Андреевскую деревню едва ли забвению не придает.

Однако в столь истощенном состоянии войска его пребывают, ибо ныне в съестных припасах в персидском лагере тяжкий голод продолжается, что не токмо живых лошадей персияне к пропитанию своему убивать принуждены, но и мертвых от крайней алчности есть, как я чаяно слышал, не спускают. А харчевые вещи, то есть лук, пшено и масло коровье, выше прежней неумеренности вздорожали, ибо ниоткуда в войско привоза нет. Сим неудобностям и высшие люди подвергаются, прочие же знатные с золотыми кинжалами, не стыдясь, нищенским образом ночью по молотьбам хлебов побираются, рады последний избыток с себя продать, да и купцов не сыскивается. Одним словом, в неслыханном изнеможении персидское войско находится, из которого выберется ли третья доля конницы, – сумневаюсь. А остальные все пеши и, бродя по горам, весьма расслаблены и изнеможенны суть. И хотя первые, сиречь конные, пред ними в пути выгодность имеют, но в голодном содержании равенство несут, почему из обоего состояния от истощения и от изнуряемой тягости всегда немало помирает. И уже ото всех напастных приключений и от набегов чрез минувшее лето до 10 тыс. урон исчисляется и ныне налицо от 25 и в силу до 28 тыс. чел. обретается, из которых ежели хворых, летами обремененных и увечных вынуть, может быть, большая половина годных останется».