Шапи Казиев - Крах тирана

Сожалея, что евнуха нельзя оскопить дважды, Надир-шах наступил ногой на горло Лала-баши и собрался собственноручно выколоть ему глаза, приговаривая:

– Такому евнуху глаза ни к чему. А мне ни к чему слепой евнух.

Лала-баши взревел от страха, пытаясь закрыть глаза руками.

– Лучше вырвем ему язык, – смилостивился Надир-шах. – Не станет болтать лишнего. Немой евнух лучше слепого.

Слуги оторвали руки Лала-баши от лица, еще один щипцами вытянул язык евнуха, и палач привычным движением отрезал его.

Потерявшего сознание, истекающего кровью Лала-баши выбросили из дворца, как грязную ветошь. Впереди его ждала незавидная участь – он пополнил толпу нищих калек, просивших милостыню у мечетей и на базарах.

Служанку, проспавшую похищение, отдали сарбазам, а потом продали на базаре.

Стражников дворца били плетьми, пока половина из них не испустила дух. Остальных бросили в зинданы, чтобы потом определить в особые части пехоты, посылаемые впереди войска на верную смерть.

Обитательниц гарема отправили обратно в цитадель, чтобы, наблюдая ежедневные казни и расправы, они видели, что ждет тех, кто попытается последовать примеру коварной беглянки. А на их место Надир-шах приказал привезти из Персии своих жен и остальную часть гарема по главе с евнухом-эфиопом.

Расследование показало, что похищение не обошлось без особого зелья. И шах заподозрил, что к делу может быть причастен Сен-Жермен. Но в его склянках ничего похожего обнаружено не было. К строительству дворца тоже трудно было придраться, ведь с подземной частью велено было не спешить, а потому основание дворца было устроено как обычно. И все же Надир-шах едва сдерживал себя, чтобы не отрубить французу голову, пусть он был даже и невиновен. Но визирь напомнил о заслугах Сен-Жермена и о том, что француз еще может пригодиться, когда великий шах-мирозавоеватель примется за Европу. Да и эликсир бессмертия, новую порцию которого Сен-Жермен приготовлял каждую неделю, не был лишним в предстоящей большой войне с горцами.

Сам же Сен-Жермен втайне сожалел, что не оказался участником столь романтичной авантюры. А в том, что виной всему случившемуся была именно любовь, он не сомневался. Француз до мозга костей, он уважал чувства людей, не боявшихся смерти, что придавало скучной, в сущности, жизни столь волнующую прелесть.

Когда очередь дошла до Калушкина, который не мог отрицать, что подкоп был проведен через землянку Петра, тот заявил официальный протест и пригрозил, что донесет в Петербург о неподобающем обращении с резидентом русского двора и непочтительном обращении с реликвией, памятующей о русском императоре. А что до подкопа, то Калушкин – не сторож той землянки, да и сама здешняя земля принадлежит теперь Персии, которая и должна заботиться обо всем, что творится на ней и даже в ее недрах. Надир-шаха эти протесты не смущали. Его беспокоило лишь то, что жалобы Калушкина могут достичь Петербурга раньше даров самого Надир-шаха. И если они будут отвергнуты из-за досадного инцидента с землянкой Петра, то горцы могут обрести важного союзника, когда шах пойдет на них войной.

Подкоп засыпали камнями, а дверь в землянку замуровали так, что ее уже невозможно было открыть.

Чайханщик стойко перенес битье палками по пяткам, но ни в чем не сознался. Расскажи он даже то немногое, что знал, и голова его неминуемо рассталась бы с телом. Отлежавшись после ужасного битья, чайханщик решил больше не искушать судьбу, вырыл свой клад и исчез из Дербента навсегда.

Спасаясь от погони, Ширали и Фируза поднимались все выше в горы. Аулы они обходили стороной – там могли быть шахские сарбазы. Да и следы недавних сражений красноречиво свидетельствовали, что путникам следовало быть очень осторожными. Днем они скрывались в лесах или пещерах, а путь продолжали ночью. Питались дичью, добываемой Ширали.

Поначалу Фируза с опаской поглядывала на Ширали, хотя тот и называл ее уважительно – сестрой. Но, убедившись, что Ширали – верный друг Мусы-Гаджи, Фируза стала расспрашивать его о своем женихе.

Ширали рассказал, как тот сохранил ему жизнь, как он сам помог Мусе-Гаджи и его друзьям спасти джарцев из тюрьмы в Тебризе и о многом другом. Умолчал он лишь о судьбе своей несчастной семьи, зато чем дальше они уходили, тем сильнее Ширали хотелось вернуться. Он уверял Фирузу, что Муса-Гаджи спасся, что не такой он джигит, чтобы даться в руки свирепым сарбазам шаха.

– Тогда давай, подождем его, – просила Фируза, мучимая тревожными предчувствиями.

– О сестра моя, кто знает, какой дорогой он пошел? – отвечал Ширали. – Ему ведь все здесь знакомо, а мы идем почти наугад.

– Думаешь, он уже в Согратле? – с надеждой спрашивала Фируза.

– Конечно! – с деланной уверенностью отвечал Ширали.

Он чувствовал, что это не так, что ему следовало бы вернуться за другом, но бросить девушку в горах одну не мог.

Наконец, плутая по горным дорогам, они очутились около аула Харбук. Фируза вспомнила, что в этом даргинском ауле оружейников у ее отца было много кунаков. Так оно и оказалось. Узнав, что Фируза – дочь знаменитого Мухаммада-Гази, харбукцы приняли ее как родную.

Женщины приласкали беглянку, поплакали над ее несчастной судьбой и окружили теплом и заботой. Они переодели ее в горское платье, а гаремные наряды сожгли, проклиная жестокого Надир-шаха и весь его род до седьмого колена.

Мужчины удивлялись мужеству Фирузы и заверяли, что отныне она в полной безопасности. Многие из харбукцев дрались с воинством Надир-шаха, и еще много их надежных ружей и пистолетов было в руках других сыновей гор.

Ширали стал харбукцам кунаком, и те наперебой приглашали его в свои дома. Но на душе у него было неспокойно.

– Мне нужно ехать, – сказал он кадию аула после очередного застолья.

– Разве тебе у нас плохо? – удивился кадий. – Погости еще день-другой, а потом мы доставим вас в Согратль.

– Я должен вернуться в Дербент, – настаивал Ширали.

– В Дербент? – удивился кадий. – Чтобы шах отрубил тебе голову?

– Меня больше беспокоит голова моего друга, – признался Ширали.

И он рассказал харбукцам все, что случилось с ним и Мусой-Гаджи.

– Ты уверен, что Мусу-Гаджи схватили? – спрашивали харбукцы.

– Может, слон его спас?

– У него же такие крепкие бивни!

– Мы из таких рукоятки делаем для дорогих пистолетов.

– Молю Аллаха, чтобы Муса-Гаджи остался жив, – сказал Ширали. – Но, пока я его не увижу, сердце мое не успокоится.

– Хорошо, – решил кадий. – Подожди еще день, отдохни. А я пошлю людей узнать, не проходил ли по окрестным дорогам слон. Его бы обязательно заметили.