Шапи Казиев - Ахульго

Узкую дорогу к Артлуху не пришлось даже исправлять, достаточно оказалось отвалить несколько скальных обломков. Заняв Артлух, никого и ничего в нем не найдя, Пантелеев дал знать в лагерь, чтобы присылали солдат. Те явились, разрушили несколько домов и отправляли в лагерь на арбах камень, бревна и вязанки дров.

Милютин с Алексеевым наметили план укрепления, и Граббе самолично обозначил колышками его контур. Затем, по заведенному порядку, был отслужен молебен, место окропили святой водой, и рабочие принялись рыть ямы для фундамента и угловых столбов.

Днем солнце снова начало припекать, на защищенной от северных ветров стороне хребта было теплее. Снег растаял, превратив землю, вытоптанную лагерем, в скользкую грязь. Но солдатам до этого будто и дела не было. Укрепление строили всем отрядом. Для солдат это было отдыхом после изнурительно перехода через перевал. Да к тому же музыканты Развадовского веселили лагерь, то пускаясь в Камаринскую, то, взявшись под руки, выплясывая Журавля и не стесняясь употреблять в припевках матерные словечки.

У Аванеса дела снова пошли на лад. Холодные ночи оказывали свое воздействие, и бурки шли нарасхват. Папахи тоже постепенно теснили офицерские фуражки. Природа брала свое, не считаясь с воинскими уставами. Офицеры, скучавшие в своих палатках, наведывались к маркитанту по нескольку раз в день за напитками да закусками, но чаще всего спрашивали чай и кофе.

Лиза превратилась в бойкую торговку, стараясь больше делать и меньше говорить. Но ее аристократические манеры, по мнению Аванеса, только мешали делу. Но Лиза все чаще и чаще ощущала на себе жгучие взгляды офицеров, которые так давно не видели женщин, что даже закутанная в платок Лиза могла показаться им образцом совершенства.

Не смотреть на них она не могла. А к разговорам внимательно прислушивалась, надеясь что-нибудь узнать насчет своего супруга или хотя бы понять, когда отряд достигнет Ахульго, где непременно должен был оказаться и Михаил Нерский, застрявший в Хунзахе.

Ничего нового она не услышала, зато узнала странные вещи про Аркадия: повел не той дорогой, арестован, бежал к горцам. Вечером она пытала Аванеса, что это все означает. Тот, подсчитывая выручку, меланхолично сообщал, что бегство к горцам – дело теперь обычное. Но потерянные клиенты его не интересовали, с большей охотой он рассказывал про вороватых интендантов, берущих в долг князей и каверзы штабных чинов, задерживающих жалование. Засыпая, он мечтал о настоящих битвах, после которых к нему в руки за бесценок плыла военная добыча.

Удачное еще не было закончено, успели возвести только каменные стены и деревянное помещение для штаба, но обоз уже спустился и занял укрепление, образовав внутри вагенбург.

Айдемир ушел с Аркадием в аул Данух, который тоже был оставлен жителями и располагался на пути к Аргвани, в четырех верстах от строившегося укрепления.

Они расположились в пустой сакле. Дождавшись темноты, Айдемир развел в очаге огонь, набрал в роднике воды и бросил в старый котел несколько горстей муки, которая была у него в особом кармане за пазухой. К этой похлебке он добавил кусочек старого курдюка, найденный в доме.

Аркадия теперь чрезвычайно волновал вопрос о перебежчиках. Про них он знал лишь со слов повредившегося уме казначея, который рассказывал в Шуринском лазарете, как солдаты прячутся у кунаков, а после возвращаются, чтобы получить награду и поделить ее с горцем. Но Айдемира интересовало другое.

– Сначала ты скажи, – спросил он, – это все войска у Граббе или еще будут?

– Больше неоткуда брать, – сообщил Аркадий.

– Разве что пополнение пришлют, или Головин свои войска даст, или из Хунзаха гарнизон явится.

– Эти точно придут, – согласился Айдемир.

– Там есть солдаты.

– Так что? – продолжал любопытствовать Аркадий.

– Часто ли к вам наши переходят?

Айдемир не отвечал, размышляя, стоит ли об этом говорить Аркадию, которого он все еще считал сомнительным человеком. Но так как Аркадий сам теперь мог считаться перебежчиком, то Айдемир решил обосновать его новое положение.

– Много есть, – начал Айдемир.

– Были ваши, стали наши…

– Дезертиры? – предположил Аркадий.

– Или пленные?

– Всякие, – продолжал Айдемир.

– Пока ваш солдат здесь воюет, он сам становится как горец. А горец не любит, когда его по морде, как ваши офицеры солдат бьют, как скотину какую. Потому и бегут, чтобы людьми жить, а не терпеть, как ослы. Удивляюсь, как другие терпят. У нас так нельзя. У него кинжал – у тебя кинжал. Это ханы людей за людей не считают. А у Шамиля – нельзя. Если кого обидели, а он сам с врагом не смог рассчитаться, тогда Шамиль преступнику голову снимет. У нас все равны. А свободного человека только Аллах обидеть может, если заслужил.

– А если рабу легче оставаться рабом? – сомневался Аркадий.

– Из свободы кашу не сваришь.

– Тогда пусть подбирает ханские объедки, – возмутился Айдемир, – как собака.

– И что же, у вас все свободно живут?

– Конечно, – заверил Айдемир.

– Рабство – грех, харам. А у Шамиля теперь считается как преступление. Если узнает – сначала хозяина накажет, а потом и самого раба, чтобы не позорил человеческое звание.

Аркадию странно было это слышать. Но его сосед по лазарету рассказывал, что многие бежавшие солдаты, даже пленные, потом не хотели возвращаться.

– Они даже жен себе крадут, – рассказывал Айдемир, закончив с патронами и принимаясь за чистку винтовки.

– Как это? – не понял Аркадий.

– Где крадут?

– В станицах, если казаки. А если просто солдат, то в крепости. А если ислам принимает, то и на нашей жениться может.

– На горянке? – не верил Аркадий.

– А что? Война, кунак. Мужчины умирают, женщины остаются. Откуда дети будут, если женщины замуж не выходят?

Эта простая логика убедила Аркадия. Он вспомнил о своей невесте, которую, наверное, следовало выкрасть, а не уступать заезжим фанфаронам. И у Аркадия дрогнуло сердце.

– А красть невест – это трудно? – спросил он кунака.

– Не труднее, чем тебя, – рассмеялся Айдемир.

– И убивать никого не надо. Особенно если она тоже тебя любит.

Запах готового блюда Аркадию не понравился. Но, глядя, с каким аппетитом ест его кунак, Аркадий решился попробовать похлебку. И тут только понял, как был голоден.

Пока Аркадий ел, Айдемир готовил заряды для своего пистолета. Один за другим он вынимал свои газыри, снимал украшенную серебряную головку и насыпал внутрь порох. Для этого у него была пороховница в виде бараньего рога с особой меркой. Лучший порох, затравочный, который насыпался на полку перед стрельбой, хранился в изящной натруске. Еще у Айдемира была коробочка для войлочных пыжей и пуль. Закончив с газырями, он принялся заряжать пистолет. Сначала насыпал пороху, забил пыж, затем положил пулю, предварительно смазав ее бараньим салом, и тоже прибил ее пыжом. Потом проверил шомполом, если он отскакивал, значит пистолет был заряжен правильно.