Шапи Казиев - Ахульго

Затишье не могло длиться вечно. Вот-вот должен был начаться новый штурм. И все ждали, как поступит имам.

Решившись, Шамиль вознес к всевышнему свою смиренную молитву:

– О Аллах, истинно ты вскормил своего пророка Мусу, да будут над ним мир и молитва, в руках фараона. И, истинно, если я отправляю к неверным моего сына, то это будет только потому, что он под твоим покровительством и защитой. А ты есть лучший из хранителей.

Шамиль обернулся к своим сподвижникам:

– Я отдам его.

– Джамалуддина? – удивленно спросил Султанбек, точивший свою шашку, которая иступилась в бою.

– Нашего аманата, – ответил Шамиль.

– Он ничем не лучше ваших детей.

– Не надо, имам, – сказал Ахбердилав.

– Люди надеются, что, получив Джамалуддина, генерал уйдет, – сказал Шамиль.

– Но они увидят, что так не будет.

– Зачем же тогда отдавать? – воскликнул Юнус.

– Я не только его отец, я имам своего народа, – сказал Шамиль.

– Но все же я его отец.

Вокруг повисло тяжелое молчание.

Джамалуддин уже привык к тому, что мать его перестала улыбаться, что они с его второй матерью Джавгарат только и делают, что плачут, и никуда его не пускают. Только сегодня вдруг послали его привести Муслимат, дочку наиба Сурхая. Он пробрался к ним в дом подземными ходами и нашел плачущую от страха девочку, которая сидела, вжавшись в угол, и звала родителей. Увидев Джамалуддина, она перестала плакать, а когда он сказал, что отведет ее в свой дом, а ее родители придут позже, схватила свою куклу и пошла за ним. Теперь Джамалуддин важно расхаживал перед девочкой, показывая, что не боится никаких пушек, и угощал ее орехами, которые нашел в деревянном ларе.

– Я тоже не боюсь, – говорил Гази-Магомед, стараясь храбриться перед гостьей.

Джамалуддин достал бумагу, чернила, калам – заостренную палочку для письма – и сказал девочке:

– Я могу написать твое имя.

– Напиши, – улыбалась синеглазая гостья.

– Это буква «мим», – объяснял Джамалуддин.

– Как кружочек с хвостиком, – удивилась девочка.

– Это когда в начале, а если в середине – с двумя хвостиками, – объяснял Джамалуддин.

– Если поставить сверху такой значок, получится «Му»… А вот это – «сад», потом – «лам»… Потом еще буквы, а потом… И вот получилось Муслимат.

– Муслимат, – повторила девочка.

– А если написать «малаик» – «ангел», тоже надо начинать…

– С буквы мим? – догадалась девочка.

– Можешь сама попробовать, – разрешил Джамалуддин.

Муслимат взяла калам и начала старательно выводить букву.

– А ты ангелов видел? – спросила Муслимат.

– Нет, – ответил Джамалуддин.

– Их никто не видел.

– А какие они?

– Учитель говорил, что они созданы из света, – сказал Джамалуддин.

– А мама говорит, что я – ее ангел.

– Не знаю, – пожал плечами Джамалуддин.

– Может, и такие ангелы бывают. В медресе говорили, что ангелы – главные воины Аллаха, которые исполняют все его приказания и помогают людям.

– Как наибы? – догадалась Муслимат.

Джамалуддину было приятно такое сравнение, но он знал, что небесное воинство никак нельзя сравнивать с людьми.

– Ангелы сильнее всех людей, – сказал он.

– И сильнее всех пушек.

– А они нам помогут? – спросила Муслимат.

– Конечно, – кивнул Джамалуддин и вдруг обнаружил, что Муслимат уже написала все слово.

– Ты тоже умеешь? – удивился он.

– Мама научила, – сказала Муслимат.

– А ты не знаешь, когда она придет? И папа тоже?

– Скоро, – заверил Джамалуддин.

– Мой папа тоже редко приходит.

– А почему?

– Они же воюют, – объяснил Джамалуддин.

– А мне не разрешают. Но я тоже воевал. Хочешь, расскажу?

– Да, – раскрыла и без того большие глаза Муслимат.

– Я тоже воевал! – сообщил ГазиМа-гомед, доставая из ларя последние орехи и угощая девочку.

– Ты только порох приносил, – усмехнулся Джамалуддин.

– А я стрелял по-настоящему!

– А я, когда вырасту, буду Хочбаром! – пообещал Гази-Магомед.

– Его все ханы боялись!

– Вырасти сначала, – отмахнулся от брата Джамалуддин.

– У тебя кинжал больше, чем ты сам!

Джамалуддин считал себя уже взрослым. Но когда вошел его дедушка Абдул-Азиз и крепко пожал ему руку, он слегка оробел. Дедушка смотрел на него не так, как раньше, а с особым уважением и даже с надеждой. Потом он подошел к матери Джамалуддина, что-то сказал ей, и та, раскинув руки, горестно закричала:

– Не отдам!

Джамалуддин не понимал, что происходит, только видел, как Джавгарат зарыдала и начала бить себя по лицу, как метнулась к нему мать, будто хотела прикрыть от чего-то страшного, как дедушка силой удержал ее, а потом сказал Джамалуддину:

– Иди к отцу, он тебя ждет.

Мать продолжала кричать, почти выть:

– Нет! Нет! Иди ко мне, сынок!

Ошеломленный Джамалуддин не мог двинуться с места, а Муслимат и младший брат дружно заплакали.

– Джамалуддин! – крикнул Абдул-Азиз.

– Ты еще здесь?!

Джамалуддин будто очнулся и побежал из дому. Воля отца была для него превыше всего. Шамиль ждал его у мечети.

– Джамалуддин, – сказал Шамиль.

– Ты должен пойти к русскому генералу и сказать, чтобы он перестал с нами воевать.

– А разве он меня послушает? – удивился Джамалуддин.

– Меня он не послушал, а тебя послушает, ты же настоящий герой!

Джамалуддин был горд таким необыкновенным поручением, но затем его охватило неясное беспокойство.

– А потом что?

– Юнус скажет, – ответил ему отец.

– Он пойдет с тобой.

Но прежде они вошли в мечеть, большую часть которой занимали раненые, и совершили предвечерний намаз вместе со всеми, кто мог стать на молитву. Затем Шамиль вывел сына, обнял его и долго не отпускал. Разжав, наконец, объятия, Шамиль отвернулся, опасаясь, что может передумать.

Юнус поправил на Джамалуддине папаху и пошел с мальчиком к перекопу. А Шамиль вернулся в мечеть, чтобы снова молить всевышнего об избавлении гор от войны и о спасении народа.

Секретарь потом записал:

«Усилились бедствия, испытываемые детьми и женщинами, а также умножились жалобы со стороны раненых, голодных и слабых; учитывая слабость перечисленных лиц, претерпеваемые ими бедствия, тяготы, которые они вкушают – голод, жажду, недосыпание, а также обязательность перемирия с точки зрения шариата в случае, если отказ от него влечет за собой нанесение вреда мусульманам, Шамиль согласился все же отдать усладу своих очей Джамалуддина. Последние при этом обязались выполнить следующие условия имама – прекратить бой и возвратиться на свою территорию».

Разъяренный очередной неудачей, Граббе сосредоточил огонь всех орудий на втором рубеже обороны Ахульго, который удерживали горцы. А тем временем принимал рапорты удрученных командиров. Попов и Тарасевич ничего не смогли сделать, хотя и потерь особых не понесли. Но рапорт Пулло ошеломил Граббе.