Шапи Казиев - Ахульго

– Наверное, ты прав, – хитро улыбнулся Биякай, догадавшийся, как обстояли дела на самом деле.

Сподвижники давали понять Шамилю, что переговоры следует прервать, но Шамиль не желал оставлять встречу без результата. Он хотел встретиться с самим Граббе, чтобы посмотреть ему в глаза и решить то, что не мог решить Пулло. Но идти в лагерь было бы безрассудством.

– Я согласен на свидание с сардаром, – твердо сказал Шамиль.

– Пусть он явится на место переговоров с тысячью своих людей, я же возьму с собою только сто.

Но это не устраивало Пулло:

– Командующему не подобает являться на свидание с кем бы то ни было, – заявил он.

– Придется тебе идти к нам в лагерь.

– Будет так, как я сказал, или не будет вовсе, – ответил Шамиль.

Обстановку попытался разрядить Бартихан.

– Ты верно сказал, – обратился он к Пулло.

– Мы – вольные люди и не покоряемся одному человеку. Мы подчиняемся только совету ученых людей, умудренных опытом долгой жизни. Но они остались на Ахульго. Мы спросим их, и, если они одобрят, Шамиль или я явимся к вам в лагерь, чтобы говорить с сардаром.

Пулло был в растерянности. Ему велено было убедить имама явиться в лагерь, но дело приняло другой оборот. Взбешенный неуступчивостью Шамиля, Пулло, срываясь на крик, принялся обвинять его во всех бедствиях, которые обрушились на горы и горцев.

Обстановка накалялась. Горцы положили руки на кинжалы. Солдаты сняли с плеч ружья. Шамиль уже готов был броситься на посланца Граббе, который отнял у него сына, однако не спешил выполнять договоренности и покидать горы. Положение спас один из мюридов Шамиля, пропев призыв к полуденной молитве, хотя время еще не наступило.

Пулло ничего не оставалось, как объявить трехдневное перемирие в надежде, что за это время Шамиль одумается. На что Шамиль ответил, что после призыва на молитву разговоров не бывает, и вернулся на Ахульго.

Граббе не терпелось узнать, чем кончилась встреча, и как только парламентеры вернулись в лагерь, он вышел им навстречу:

– Ну, что Шамиль?

– Все как нельзя лучше, ваше превосходительство, – сообщил Пулло.

Однако результаты переговоров разочаровали Граббе. Командующий полагал, что Шамиль уже у него в руках и осталось лишь соблюсти некоторые приличия, чтобы пленение имама не выглядело слишком обидным для его приверженцев. Но Пулло докладывал совсем о другом, а смирением тут и не пахло. Впрочем, Пулло еще смягчил краски. Он уже приспособился к характеру Граббе и воздерживался от того, чтобы прямо докладывать ему о неприятных событиях, упирая больше на успехи. Пулло только осторожно предлагал меры, которые считал нужным принять, а когда Граббе, наконец, на них решался, Пулло объяснял их воинскими талантами командующего. Тем не менее, Пулло уважал Граббе за храбрость, а слабости его считал чем-то вроде гнильцы во французском сыре, которая придает ему пикантный вкус. Но теперь было не до слабостей. Манера командующего изображать из себя небожителя, которому не пристало разговаривать с неразумными горцами, выводила Пулло из себя. Приказывать было легко, да нелегко было исполнять такие приказы. Граббе и Ахульго собирался взять за неделю, а уж скоро третий месяц пойдет.

– Попробовал бы он сам потолковать с Шамилем, – думал Пулло, делая вид, что внимательно слушает недовольного Граббе.

– Я удостою его аудиенции не ранее, чем он сложит оружие, – негодовал Граббе.

– С этими фанатиками следует быть осторожными. Кто знает, что у них на уме? А сверх того, следует твердо держаться главной нашей цели – Шамиля пленить, а скопища его разогнать.

– Непременно, – соглашался Пулло.

– Шамиль уже понял, что дело его плохо.

– И не следует забывать, что нам еще предстоит возвращаться обратно, – напомнил Граббе.

– А здесь, чтобы уйти, надо сперва победить.

– Иначе костей не соберешь, – кивал Пулло.

Граббе уже начал подумывать о новом штурме и для начала решил снова пустить в ход артиллерию. Но вдруг Васильчиков принес сообщение, что Шамиль отпускает пленных. Он не обещал этого Пулло, но демонстрировал свое намерение кончить дело миром.

Первыми вышли солдаты и офицеры, содержавшиеся на Ахульго. Однако их оказалось не так много, как говорил Юнус. Некоторые не захотели возвращаться, согласившись с перебежчиком Никитой, что вольная жизнь стоит того, чтобы ее защищать, хотя бы и вместе с горцами.

Следом потянулись аманаты, взятые Шамилем в залог сохранения некоторыми аулами нейтрального положения. Но и они вышли не все. Кое-кто остался на Ахульго. За время блокады они на многое стали смотреть иначе и решили принять сторону Шамиля, тем более что наступал мир. Перебежчики, бывшие на Ахульго, выходить наотрез отказались.

Взамен вышедших Граббе отпустил пленных горцев. Им не позволили подняться на Ахульго, и они отправились в свои аулы. Затем наступила очередь пленных, содержавшихся в Игали. Туда с письмом от Шамиля был отправлен Джамал, которому обещали не чинить его сыну препятствий по службе, если он вызволит пленных.

Лиза уже совсем свыклась с образом жизни в ауле. Завела себе подруг, делилась с ними своими горестями, помогала по хозяйству. Горянкам она так пришлась по душе, что они оставляли с ней детей, отправляясь в сады собирать урожай, а некоторые даже обещали найти Лизе мужа, если ее Михаила убьют под Ахульго.

Лиза тосковала, глядя на чужих детей. Приглядывая за младенцами, качая их в колыбели, она представляла, какими будут ее дети, выбирала им имена и верила, что это случится очень скоро. А по ночам она плакала о своем несчастном муже, за которого боялась больше, чем за себя. Легчало ей лишь тогда, когда вдруг прекращалась недалекая канонада. Вот уже несколько дней пушек не было слышно, и Лиза начала верить, что все кончилось и скоро она увидит своего супруга. Она хотела быть ему хорошей женой. Она готова была выкупить его, окажись Михаил в плену. Пусть бы они лишились своего состояния, этого Лиза не боялась. Живя в горах, она многому научилась – ходить за водой и готовить еду, доить коров и делать кизяк из коровьих лепешек, которые в ее родном имении употреблялись лишь как навоз, прясть овечью шерсть, ткать ковры и паласы, она уже управлялась с челноком так же легко, как раньше – с веером на балах. Ей нравилось, что горцы живут самодостаточно, получая от природы и трудов своих все, что им нужно. Она бы смогла теперь сама сшить мужу красивую черкеску, лишь бы он поскорее принял Лизу в свои объятия. Лиза приняла и некоторые горские обычаи, которые находила небесполезными. Однажды они помогли ей спасти жизнь Аванесу.

Маркитант тяжело переносил вынужденное безделье. Военные походы всегда приносили ему немалые доходы, а тут он лишился всего и нес новые убытки, не имея возможности выписывать из Шуры нужные товары, которых припас в избытке. Теперь он целыми днями слонялся по аулу, напевая тоскливую песню и привычно прикидывая, что бы можно было предложить горцам из новых товаров, а что из местных товаров купили бы знакомые купцы в России. Больше всего Аванесу нравились чудесные персики, только это был товар деликатный и мог быстро испортиться. Будь тут хорошие дороги – тогда бы другое дело.